Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Наконец изволил прибыть и преемник мой, господин Шестаков, и я нашел в нем действительно самого простака и сущего деревенского ахреяна. И какая комиссия была мне при сдаче ему всей волости: ты говоришь ему то, а он мелет другое; ты ему изъясняешь дело, а он несет вздор… и горе истинное у меня с ним тогда было! К безделицам, ничего незначащим, привязывается как смола, а важного и самого дела не хочет слушать! что ты с ним изволишь? О том, что можно в час кончить, толкую с ним часов пять и более. Когда ж дошло у нас дело до наставления моего в рассуждении новоманерного заведения, тут встань беда и не ляжь! И тут–то прямо доказал он мне и невежество свое, и грубость и ахреянство. Вместо того, чтоб внимать все ему толкуемое, как сороке Якова, поднялся у нас с. ним ропот и негодование, и он, пуская все слова мои совершенно мимо ушей, твердил только: «Что это такое? да на что это? что за дьявольщина? и какая от того польза?» и т. д. Я слушал–слушал, да и стал, и наконец другого не нашел, как плюнув, на все ему с досадою сказать: «Ну, братец, как хочешь? я свое дело сделал, и учинил славное начало, о котором и в Петербурге уже знают; а ты хоть все брось и запусти, я уже за то не ответчик; а отвечай уже сам князю как тебя Бог на разум наставит». И действительно, бросив ему наставление, пошел прочь от него, и сам себе сказал: «Ну, вижу я теперь сам, какая дьявольская разница иметь дело с разумным человеком и с глупцом, а особливо с невеждою, набитым глупейшими о знании своем мыслями!»

Но как бы то ни было, но наконец все дело свое мы с ним кончили, и нам осталось только укласть все свои вещи в повозки, запречь лошадей, со всеми распрощаться и ехать; и во всем этом провели мы уже не более суток. И как у нас навожено было множество всяких вещей и мелочей из дома, то ими, также моею библиотекою, картинами и превеликим множеством картузов, набитых разными врачебными травами, нагрузили мы множество повозок, и употребили под них не только всех тутошних казенных лошадей, но и всех приведенных из деревни для сего своих собственных, так что составился превеликой обоз из всех наших экипажей и повозок отчасти на колесах, отчасти на санях, ибо был уже тогда и снежок маленький.

Наконец настал день нашего отъезда, случившийся на другой день после Михайлова дня, то есть ноября 9–го дня, и день сей был для меня прямо чувствительный. Из всех сел и деревень собрались к сему времени все бурмистры, старосты и лучшие люди. Все они наносили всякой всячины на дорогу, и прощались со мною с изъявлением искренней ко мне любви и благодарности за хорошее управление ими. Все отзывались, что они мною весьма довольны; все желали мне счастливого пути, и жалели, что я от них отбываю. Но никто с таким чувствительным сожалением со мною не расставался, как наш лекарь. Итак, распрощавшись и помолясь Богу, мы в путь свой и отправились. А сим окончу я и письмо мое, превзошедшее уже обыкновенные пределы, сказав вам, что я есмь ваш и прочее.

(Генваря, 15–го дня, 1809 года).

БОГОРОДИЦК.

Письмо 185–е.

Любезный приятель! Приступая теперь к описанию достопамятнейшего периода моей жизни, начну повествованием о нашем путешествии из Киясовки до Богородицка, и изображении чувствований душевных, какие я имел во время сего краткого, но трудного и беспокойного путешествия. Как время было тогда самое позднее осеннее, и от бывшего незадолго до того ненастья и самого зазимья путь такой скверной, что не можно почти было ни на колесах, ни на санях ехать, то претерпели мы много трудов и беспокойств. Переезжал я тогда со всем своим домом и семейством; кроме нас четверых больших, то есть меня, моей тещи, жены и госпожи Беляевой, было с нами четверо наших детей, кои были мал–мала меньше. Большой нашей дочери Елисавете шел уже тогда девятый год, и она была девочка уже изрядная и утешавшая нас и видом, и милым и любезным характером своим. Мы выучили уже ее грамоте и писать, и были понятием и всем поведением ее очень довольны. Сыну моему, как второму по ней, шел уже шестой год, и бабушка его, трудившаяся над обучением и его грамоте, успела уже выучить и его оной. Острое его понятие и способность с самого малолетства ко всему хорошему поспешествовала к тому очень много. Другой моей дочери, Настасье, доходил тогда третий год, и сия хотя сошла с рук, но далеко еще не совсем, а меньшая моя дочь Ольга была еще на руках, и ей шел только второй год. Итак, все они были еще очень малы, и все требовали за собою особых хожатых. Кроме сего было с нами множество людей, старых женщин и девок. Для помещения всех их потребны были повозки, кроме тех, которые нагружены были нашим багажом и всякою домашнею сбруею и провизиею; а потому и было с нами множество больших и малых повозок, и ехали мы превеликим обозом. Старшие госпожи ехали в карете, дети с их мамами и нянями — в другой, иные же в коляске, женщины же и девки в кибитках, и все сии повозки были на колесах. Что касается до меня, то как мне не хотелось никак расстаться с нововыдуманным моим, вскрывающимся, покойным возочком, то, несмотря на всю еще малость снега и ежечасное опасение, чтоб он не сошел, решился я на отвагу, ехать залегши в нем, дабы мне можно было заниматься чтением книг, и не так бы скучно было ехать. Ехали мы тогда через Каширу, Венев и оттуда по епифанской дороге, пробираясь прямо на село Бобрики. Все сие расстояние было хотя не очень велико, и не простиралось, хотя и до двухсот верст, но как принуждены мы были не ехать, а тащиться с ноги на ногу, и то и дело останавливаться, то и провели мы в сем путешествии более четырех дней.

В течение сего времени, сидючи в своем возке, и тащившись, где по снегу, где по голой земле и грязи, имел я досуг заниматься помышлениями о предстоящей перемене, вместе с местом, и всех моих обстоятельств, которые и занимали меня во всю почти дорогу. Я помышлял, рассуждал и говорил то и дело сам с собою как о прежнем, так и новом своем месте, и обо всем, до обоих их относящемся. То, от которого тогда я удалялся, было мне довольно знакомо, и я был им по всем отношениям доволен. Во все почти полтретья года жительства моего в Киясовке не имел я никакого неудовольствия, жил себе как хотел и на совершенной почти свободе. Иго обязанности моей было так легко, что я оного почти не чувствовал, а особливо в последнее время. Труды и заботы хотя кое–какие и были, но сносные. И где же мы без них жить и быть можем? По крайней мере имел я то удовольствие, что знатную или паче большую часть своего времени мог употреблять для себя и для собственных своих любимейших упражнений. Дел по должности было так мало, и они были так легки, что я исправлял их почти играючи, а что всего важнее, не опасаясь никакого строгого взыскания. Не было никаких у меня завистников и тайных злодеев, искавших моей погибели; никому я местом своим не колол глаза. Жил в мире, тишине и в таком же почти удалении от шума большого света, как и прежде в своей: деревне. Да и от сей находился в такой близости, что мог всегда когда хотел в нее ездить и видаться с своими родными и прежними друзьями своими, а сделался любим и уважаем и тутошними соседями. Сколько новых друзей и знакомцев я тут в короткое время нашел! Прибытков никаких побочных хотя я и не имел, но они мне были и ненадобны: я был своим жалованьем и прочим содержанием доволен. Не терпел я ни в чем недостатка. Волости, которые вверены были мне в управление, хотя не многочисленны, но тем легче было и управление ими. Словом, все и все было хорошо, и так хорошо, что я, попривыкнув ко всему, не желал никак лучшего места.