Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Нечего было на сие сказать молодому князю. Он почти устыдился, что напрасно мечтал худо обо мне, и тотчас, прикрывая свой стыд, стал говорить старику, чтоб сии пошлины уничтожить и впредь не собирать, ссылаясь и на мое о том согласное с ним мнение, на что старик и согласился; итак, дело сие кончено.

После того завел он речь о выставках и кабаках, которых так много в волостях, потом, как мужики от них впрах пропиваются и разоряются. Я тотчас догадался, что конечно насказано ему и об них что–нибудь от Верещагина, которому известно было, что предместник мой за них получал от откупщика великую прибыль, и что может быть и с сей стороны оклеветал он меня князю, думая, что и я также ими пользуюсь; но по счастию, как и о сем я всего меньше помышлял, то не трудно было мне и сию клевету и худое о себе мнение уничтожить. Я тотчас сказал ему, что выставки и кабаки сии введены не мною, а еще господином Опухтиным, что все они волостям вредны и мужики от них разоряются — это правда, но что я, при самом еще вступлении моем в должность, о том и об уничтожении оных его сиятельству князю Сергию Васильевичу докладывал, но его сиятельству угодно было приказать оставить их по прежнему, а потому они и ныне хотя существуют, но я ими никак не пользуюсь, а желал давно и желаю и теперь, чтоб они истреблены были. «Так, князь Сергий, так! подхватил на сие старой князь: он мне давно и не однажды говорил, но я не велел их трогать, и он этому нимало не причиною». Стыдно стало тогда молодому князю, что и в сем случае не удалось ему меня пред отцом очернить, и, не зная, чем уже прикрыть свой стыд, стал со мною равно как бы советовать о том, нельзя ль бы их теперь истребить и как бы это сделать? На сие сказал я ему, что я этого не знаю, а думаю только, что теперь не таково легко сие сделать можно, как прежде, потому что они сделались уже гласными и известны наместнику и вошли уже в опись и в сложность в казенной палате. Сие услышав, старой князь и равно как с некакою досадою сказал: «Пустое, брат, и это затевать, и входить за сие в ссору с наместником. Дело однажды сделано, так тому и быть! Блого мужики не жалуются; итак, пускай себе ими довольствуются: пить им есть на что и денег у них много». Нечего было тогда и на сие сказать молодому князю, и он замолчал.

После сего, немного погодя, завел он речь об оброчных отдаточных землях и стал растверживать, как это худо, что они не только всегда по одной непременной и весьма низкой цене отдаются, но положено до тех пор ни у кого не отнимать, покуда кто сам не откажется. О сем не успел я услышать разговора у него с отцом, как тотчас заключив, что и тут скрывалися плутни, клеветы и злые внушения Верещагина, которому известно было, что друг его, а мой предместник, получал за сие от наемщиков великие прибытки, и что по всему видимому он и обо мне тоже заключал, хотя я и от сего весьма удален был, тотчас вмешался в их разговор и стал тоже сам говорить, что это не то–то, что хорошо, а несравненно было б лучше и прибыльнее, если б отдавать их с публичного торга. Сим не только я и в сем отношении уничтожил худое мнение о себе, но несколько и угодил молодому князю. Но старик не хотел никак приступать к предлагаемой перемене, а наотрез сказал, что это надобно оставить для переду, а теперь пускай остается и сие на прежнем основании, и что ему не хочется огорчить наемщиков.

Нечего было и в сем случае молодому князю делать. Он принужден был замолчать. А таким же образом и все прочие его замашки и обиняки были вмиг мною разрушаемы и уничтожаемы, что мне, как во всем невинному, а правому человеку и нетрудно было делать. Но все сие мне нимало не помогло: молодой князь продолжал и после сего быть ко мне хладнокровным, и, по пословице говоря, не смога в рога, вздумал уже все мои деяния и распоряжения порочить, и говорить, что то нехорошо, другое дурно!.. но сим он даже огорчал старика–князя, и до того довел, что он ему с некоторою досадою сказал: «Это тебе так кажется, а мне так не так, и для меня все это хорошо и все похвально. А сие и принудило молодого князя замолчать и только продолжать на меня дуться.

Наконец кончилось наше гулянье и сии важные, но крайне досадные для меня разговоры; а ввечеру, по возвращении во дворец, ничего уже тому подобного говорено не было; а старик–князь продолжал по прежнему обыкновению со мною о разных предметах и с множайшею еще благосклонностию разговаривать, нежели прежде. А на другой после сего день и поехали мы все на одной линейке в Бобрики. Тут, проезжая Балаховский лес, который мною, как прежде упомянуто, был особым манером на множество просек и аллей разрублен и которой чрез то и чрез обрубление в нем крайних дерев отменно красив был, спросил князь умницу сына своего: «Ну, что, князь Сергий! и это скажешь ты что дурно?» Нечего было ему на сие уже отвечать, и он принужден был отцу сказать, что это хорошо, что похулить не можно и что я человек со вкусом. Вот одно только выгодное о себе словцо, которое я от него во всю сию его у нас бытность услышал; но за сие с лихвою отплатил он мне, находясь в Бобриках, чрез отменно ласковое и дружелюбное обращение с Верещагиным. Тут казалось ему все хорошо и все приятно. И столом его, и угощением, и ласками семейства его был он доволен, и все превозносил похвалами, и Верещагин перед ним перевертывался сущим бесом. Все сие принужден я был видеть с крайнею и чувствительною досадою, но при всем том молчать и притворяться, будто ничего не вижу, и о всех бездельничествах Верещагина и злых его на меня ковах, как бы ничего не зная и не ведая.

В Бобриках молодой князь недолго пробыл, но в тот же еще день ускакал прочь, а старик остался ночевать, и препроводив весь вечер со мною в благосклонных разговорах, поехал от нас уже в следующее утро, и я расстался с ним с истинным сожалением, равно как предвидя, что этот раз был первый и последний, что он при мне приезжал в наши волости, ибо после сего не случилось ему уже их ни однажды видеть.

Таким образом проводили мы своих князей, и как много я к старику ни был привержен искреннею любовью и почтением, и как сначала приезду его и был рад, но признаюсь, что обратный приезд его к нам с сыном был для меня уже так отяготителен, что, с отъездом его, с плеч моих как превеликая гора свалилась, и я с удовольствием поскакал уже назад к своим родным в Богородицк.

А сим дозвольте мне и сие письмо окончив, сказать вам, что я есмь ваш, и прочее.

(Ноября, 17–го дня, 1809 года. В Дворянинове).

ЕЗДА В МОСКВУ.

Письмо 196–е.

Любезный приятель! Освободившись от бремени, с приездом князей сопряженного, и возвратившись в Богородицк, принялся я за все прежние свои дела и упражнения. Поведение молодого князя хотя не выходило у меня долго из ума и обеспокоивало мои мысли, но мало–помалу они опять успокоились. Уверение о благоприятстве старика–князя и надежда, что он меня не выдаст, и на его к себе покровительство, подкрепляла и ободряла меня очень. Совсем тем, как я был должен думать и о переду, то неизлишним считал познакомиться короче и буде можно свести дружбу с помянутым другом молодого князя, господином Стрекаловым, дабы он мог мне вперед в случае нужды пригодиться. Сей человек был один из богатых крапивенских дворян. Находясь в службе, был он адъютантом у графа Шувалова, потом путешествовал с его сыном по Европе и во Франции, и наконец, будучи в отставке полковником, жил в своих деревнях, и показался мне весьма умным, любопытным, степенным и добрым человеком. В бытность его с князем в Богородицке обошелся он со мною довольно ласково и дружелюбно, и при отъезде в дом звал меня к себе и говорил, что для него будет очень приятно, если я к нему когда приеду, а сие наиболее меня и побуждало снискать его к себе дружбу и знакомство.