Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Не могу никак изобразить того, с какими чувствиями и удовольствием читал я сей первой лист моего еженедельника и как много им любовался! Хотя и не имел он никаких дальних типографических украшений, но по тогдашнему худому состоянию нашей университетской типографии напечатан был просто и самыми простыми литерами, но для меня, как сочинителя, казалось все хорошо и все ладно. Но смешно было, когда я читал его потом и вслух некоторым из судей наших, так, как бы новое и совсем мне незнакомое сочинение, и принужден был слушать о себе самом их мнения и суждения; но, по счастию, были они для меня непредосудительные, и я радовался духом, что листок сей имел счастие им понравиться.

Препроводив всю святую неделю довольно весело, с начавшеюся около сего времени весною принялся я за разные свойственные сему годовому времени надворные работы и упражнения. И как кроме маленького моего садика никаких других еще не было, то копался я как червь в оном, садил и сеял в нем все нужное, а особливо привезенные из Москвы семена разных иностранных трав, для опыта. Потом принялся за лесок, находившийся у нас подле магазина и бывший до сего в крайнем небрежении. Сей, по недостатку садов, хотелось мне превратить в увеселительное гульбище, разрубив оной в прошпекты и многие прямые и перекрестные косые аллеи, проводя оные так, чтоб в конце оных открывалися вдали какие–нибудь знаменитые предметы, а особливо дворец с его башнею, также соборная наша церковь. Которой лесок, будучи наитщательнейшим образом с сего времени сохраняем в целости, в немногие годы и разросся так, что сделался прекрасным и таким гульбищем, в которое стоило возить гостей и проезжих, для показу и доставления им удовольствия.

Кроме сего, занимался я сию весну деланием разных опытов глиняным мазанкам по образцу и манеру иностранных, и сделанная мною одна таковая была так удачна, что простояла многие годы без дальнего повреждения и вытерпела даже однажды и пожар, но не могла от него разрушиться, и ее можно было тотчас опять исправить. Также делал я опыты и мазаночным глиняным оградам, но сии были неудачны. А и в самых комнатах, кроме обыкновенных моих литературных упражнений, нередко занимался я разными рукоделиями, красками и кое–каким пачканьем и мараньем, а особливо деланием фальшивых мраморов, которых образчики хранятся у меня и поныне.

В сих многоразличных занятиях, надворных и комнатных, прошел нечувствительно весь апрель месяц, а в начале мая ездили мы с женою за Тулу на свадьбу. Тетка ее, Матрена Васильевна Арцыбышева, выдавала около сего времени старшую свою дочь, Прасковью Андреевну, замуж за старшого сына знакомца моего, генерала Ивана Алистарховича Кислинского, и нынешнего моего друга, Василья Ивановича. Поелику мы были ближние невесте родные, то необходимо надобно нам было быть на сей свадьбе, и мы не поленились приехать на оную, несмотря на всю отдаленность. Происходила она в жилище господина Кислинского, в сельце Федешове, а венчали в селе Архангельском; невесту же отпускали из дому тетки ее, Крюковой, в сельце Каменки. Все происходило при том хорошо и порядочно и не было ничего такого, чтоб можно было в особливости заметить, кроме того, что невеста с женихом были кумовья, крестившие за несколько до того лет одного ребенка, которое обстоятельство и сделало было сначала остановку и дело дошло до самого архиерея; но как от оного дано дозволение, то сей случай и доказал, что кумовьям жениться всегда можно и что между ими нет ни малейшего духовного родства, что и натурально, ибо при всяких крестинах бывает только одна действующая особа, либо кум, либо кума, а не оба кумовья.

Вскоре по возвращении с сей свадьбы имел я удовольствие видеть и угощать у себя в доме друга и благодетеля моего, Ивана Григорьевича Полонского, проезжавшего тогда чрез сей город за чем–то в степные пределы. О сем упоминаю я потому, что в сей раз было последнее его посещение меня в доме моем, ибо с сего времени до самой кончины его не случилось уже ему быть никогда у меня в гостях. Мы провели тогда целые сутки с сим любезным человеком в разных дружеских разговорах, и он поехал от меня, будучи угощением моим весьма доволен.

Другая достопамятность, случившаяся в течение сего месяца, была та, что у старшего моего канцеляриста Варсобина, отправлявшего секретарскую должность, и по волостям весьма важного человека, умерла жена странным случаем. Была она подвержена той слабости, что пивала часто, и как наконец тем и мужу и всем она наскучила, и терпела от всех за постыдной порок сей презрение, то догадало ее заставить полечить себя от сей мнимой болезни какого–то невежду–мужика, и сей полечил ее так неискусно, что она от непомерной рвоты преселилась в вечность.

Между тем продолжалось мое дело по изданию «Сельского Жителя», и я, по поводу оного, не один, а несколько раз имел уже удовольствие получать от корреспондентов моих письма. Но удовольствие сие сопрягалось иногда и с чувствительною досадою и огорчением, ибо письма сии не все были равно для меня приятны и хороши, но отыскались в странной и удивительной публике нашей и такие люди, которые восхотели данное мною дозволение всем писать ко мне, что кому угодно, употребить и во зло, и вместо благодарности за мои труды огорчать меня наиглупейшею своею критикою и самым иногда колким подниманием всего дела предприятия и сочинения моего на смех. Не могу изобразить, как сие было мне сначала чувствительно и досадно, и как много уменьшало то удовольствие, которое чувствовал я при получении писем от других, благонамеренных людей, преисполненных ко мне учтивостями и похвалами. Оловом, скоро дошло до того, что я тысячу раз раскаивался, что вошел в сие дело и тужил о данном дозволении писать к себе всякому, и что каждую почту встречал не с таким удовольствием, как сначала, а уже со страхом и трепетом, чтоб не получить опять от кого–нибудь чего–либо колкого и язвительного. А все сие и побудило меня при сочинении последующих листов брать уже более предосторожности и не все то говорить, что от роду помнил, а по строжайшему уже разбору и рассмотрению; а наконец, при окончании первой половины сего журнала, от досады наклеить и самим сим острецам и суесловам добрый нос за их глупость и неблагоразумие, и сказать, что я все такие письма впредь предавать буду презрению и ответствовать на одни только получаемые от людей благонамеренных и не обращающих дела сего в шутку. Сим средством посократил я гораздо таковую их дерзость и имел удовольствие видеть, что корреспондендия моя час–от–часу делалась лучшею и для меня приятнейшею.

Впрочем, достопамятно, что в течение всего мая месяца старались мы с особым прилежанием о скорейшей отделке главного корпуса во дворце и о сделании его к житью способным, в чем и имели столь хороший успех, что мне можно было уже поместить в нем приезжавшего к нам в первых числах июня опять губернатора нашего, г. Муромцова. В сей раз приезжал он наиболее для прожектирования плана будущему и настоящему уже городу Богородицку, которой предпринимали они составить из взятых от нас обеих слобод и обращенных из крестьян в мещане, и расположить уже весь оной за прудом, против самого дворца, и перевесть туда и все старинное малочисленное и ничего почти незначущее богородицкое купечество, с тем намерением, чтоб все предшее селение опросталось уже для волости и составляло бы впредь уже волостное село, против города лежащее.