Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Окончив сие хлопотливое дело, дождавшись совершенного окончания ярмарки, которую распоряжал уже наш городничий, и отправив поверенного своего в шадскую свою деревню, по случаю начинающегося там опять межеванья, при котором хотя бы и весьма нужно было быть мне самому, но по тогдашним обстоятельствам не можно было никак отлучиться, поехал 12–го числа и я к князю в славное его село Сергиевское.

Князь принял меня там не так, как подкомандующего, а как гостя, очень ласково и благоприятно; и как ему давно хотелось показать мне свое Сергиевское и все тамошние свои сады и другие заведения, то не успел я приехать, как ведая мою охоту до садов, и повел он меня в сад и стал показывать все и все. Тут нашли мы и любимого его и всех прочих именитейшего сына, князя Сергия Сергеевича, и сей, гордым и высокомерным своим обращением со мною, тотчас разрушил все удовольствие, чувствуемое мною от благоприятного приема от старика–князя. Он не хотел со мною промолвить почти ни одного слова, и казался негодующим даже на то, для чего и старик–отец его обходился со мною так милостиво, снисходительно и дружелюбно. Таковая отменная холодность его ко мне и даже совершенное неуважение, и равно как презрение меня, сделалось мне тотчас приметно и побудило тотчас заключать, что сему молодому князю кем–нибудь я оклеветан и что ему верно что–нибудь на меня насказано, и я наверное полагал, что бездельничество сие произведено никем иным, как сотоварищем моим, бобриковским управителем, г. Верещагиным. Попавшееся мне в руки письмо его тотчас пришло мне на память. Но как я ничего такого за собою не ведал, чем бы таким мог навлечь на себя хотя малейшее неудовольствие от молодого князя, то хотя было мне сие очень прискорбно, но я принужден был скрыть всю мою досаду во глубине моего сердца и казаться всего его крайне холодного и высокомерного обращения со мною непримечающим. Но смущение мое увеличилось еще несравненно больше, как услышал я от секретаря княжова, что от государыни молодой князь придти отцу своему относительно до правления волостями в помощники и сотоварищи, и что сделано сие якобы в уважение его старости и слабости.

Неожидаемость сия и уведомление об ней за секрет и удивило, и смутило меня еще более, и весь дух и сердце мое поразило равно как стрелою. Мысль, что и сей горделивец будет таким же моим командиром, как и старик–князь, возмущала весь мой дух, ибо я по всему видимому не мог ожидать от него никакого себе добра и должен был готовиться только к неприятностям.

Итак, весь тот день и весь последующий проводил я, несмотря на все ласки старика–князя, в превеликом смущении духа, и от бродящих в голове разных мыслей равно как на огне пряжился, и весьма рад был, что князь не стал меня держать у себя долее, но в следующий затем день отпустил меня обратно в Богородицк, сказав, что он вскоре вслед за мною опять к нам в Богородидк и вместе с князь Сергием Сергеевичем приедет. Сие меня еще пуще встревожило и смутило. Однако, как нечего было делать, то, откланявшись, и пустился я в обратной путь и в тот же день в Богородицк возвратился.

Приездом своим оба князя и незамешкались действительно, и на другой же день приехал к нам и обоз их, а сами они заехали к приятелю молодого князя, г. Стрекалову, где и ночевали. Я приготовился было опять принимать у себя в доме и угощать князей по силе своей и возможности, но вдруг от приезжих с обозом услышал, что им велено стать и расположиться во дворце, и что хотя старику и хотелось опять стать у меня в доме, но молодому князю было то неугодно и он в том воспротивился и велел расположиться во дворце и стол людям свой готовить. Сие отнять меня как обухом в голову ударило, и я тотчас сам в себе подумал: «вот тебе на! и вот первая уже валвенка в кузов». Но как нечего было делать, то принужден был замолчать и дать им волю делать, что хотят. Но всего прикрее и досаднее мне было то, что не хотели они ничего даже брать из дома моего к столу нужного и делали то по особенному приказанию от молодого князя. Чудно мне сие показалось, но я принужден был и в сем случае скрыть свою досаду.

Поутру на другой день приехали и князья. Я встретил их у крыльца, и старой князь обошелся со мною по–прежнему очень благосклонно, а молодой с таким же опять высокомерием, как и в Сергиевском. Все наши судьи вместе с городничим сделали им честь и пришли к ним тотчас на поклон. Но молодой князь принял и обошелся и с ними так сухо и с таким также высокомерием и холодностию, что те тотчас сие приметили, и не будучи его подкомандующими, самого его в сердцах своих презрели и тотчас, откланявшись, ушли и оставили сего горделивца с покоем с другом его, г. Стрекаловым, приехавшим с ними вместе, и коего я тогда в первой раз еще видел.

Стол был уже приготовлен, и как его накрыли, то хотя и приметил я, что поставлена была тарелка и на мой счет, но желая узнать, пригласят ли они меня, нарочно, перед самым тем временем как надлежало садиться, уклонился я в другие комнаты. Молодой князь и в сем случае был так груб, что не хотел обо мне и вспомнить, но спасибо уже старик, тотчас приметив, что меня нет, сказал: «А где ж Андрей Тимофеевич? Зовите его сюда!» Итак, принужден я был, против хотения даже своего, сесть с ними за стол и у них обедать; но признаться надобно, что мне не шел почти ни один кусок в горло, так досадно было мне все поведение молодого надменного князя.

После обеда лег старик, по обыкновению своему, немного отдохнуть, а молодой князь занялся разговорами со Стрекаловым, а я, уклонившись от них, вступил с меньшим его братом в свои ученые и любопытные разговоры, и занялся тем во все–то время, покуда старик спал; но как скоро он встал, то пошел он с молодым князем и со мною прохаживаться по берегу пруда перед дворцом. И тогда начался у него при мне первой разговор, относящийся до волостей, и я удивился, услышав, что молодой князь начал все критиковать и опорочивать и между прочим упоминать о таких вещах, о которых бы ему и знать никак было не можно, если б ему не было ни от кого предварительно о том пересказано. Сие подтвердило догадку мою относительно до Верещагина, и я тотчас заключил, что говорил он по его внушениям и клеветам. Самое первое, о чем он старику говорить стал, относилось до собираемых с наемников поземельных платимых ими денег пошлин. Во время правления моим предместником, деньгами сими пользовался сам он и делился может быть с тогдашним помощником своим Верещагиным; а сей, заключая может быть, что и я ими, по примеру их, пользуюсь, не преминул заметить о том князю. Но спасибо, он ужасно в том обманулся, ибо я и не помышлял никогда о том, чтоб ими пользоваться; я потому не успел молодой князь меня при старике спросить, какую мы с земель пошлину и на что собираем, и куда сия деньги деваем, и спросил меня таким тоном, как бы в похищении их обвиняя, как я тотчас в ответ ему сказал, что установил это не я, а сделано было то до меня; что сбор сей почитаю я сам ненадобным и незаконным; что куда деньги сии до меня употреблялись — не знаю, а которые при мне собраны, те все целы, и что я до них не касался и хотел сам просить у князя повеления о том, куда он их деть и что с ними учинить прикажет.