Альберто Васкес-Фигероа - Монтенегро

— Может, кого-нибудь и разбужу.

У Сьенфуэгоса явно не было четкого плана, он действовал скорее под влиянием порыва, чем целенаправленно.

— А если увиденное мне не понравится, то попытаюсь раздобыть там шпагу, нож и кастрюлю.

— Вот ведь глупость!

— Почему это глупость?

— Ведь это нелепо — мы прождали несколько месяцев, а когда они появились, то тебе пришло в голову только украсть шпагу, нож и кастрюлю.

— Послушай, ты, умница! — раздраженно бросил канарец. — В первый раз, когда я много лет назад столкнулся с людьми моей расы, они чуть меня не пристрелили. Я был ранен и почти месяц лежал при смерти. Во второй раз меня едва не вздернули, я лишь чудом избежал виселицы. Но в третий раз я просто так не дамся им в руки. При малейших признаках опасности я уйду в сельву, потому что знаю, как противостоять аллигаторам, ягуарам, змеям, скорпионам, диким мотилонам или «зеленым теням», но до сих пор даже не представляю, как вести себя с «цивилизованными» людьми, — он печально цокнул языком. — Они всегда так непредсказуемы!

Больше они не проронили ни слова. Вскоре малышка уснула, притулившись среди скал, а Сьенфуэгос еще долго караулил, пока окончательно не убедился, что на корабле все стихло. Тогда он вошел в воду и медленно и бесшумно поплыл в сторону корабельных огней.

Менее чем в пятидесяти метрах от корабля он остановился.

На палубе догорали три свечи, так что можно было различить силуэт часового, тихо дремавшего у кубрика. Сьенфуэгос застыл, пока не убедился, что больше поблизости никого нет, и только после этого осмелился двинуться дальше и схватиться за толстый якорный канат.

Он передохнул, прислушиваясь, и наконец взобрался наверх с той медлительностью, которой научился у крохотного и проворного Хамелеона — он поднимался сантиметр за сантиметром, перехватывая канат то одной рукой, то другой, пока не добрался до сети у бушприта.

Потом уже всё оказалось просто.

Он бесшумно проскользнул к кубрику, почти не поднимая головы от палубы, и вскоре едкий запах корабля всколыхнул тяжелый груз воспоминаний.

Кто-то громко храпел.

Между мачтами и вантами правого борта качалось с полдюжины гамаков, их обитатели спали на свежем воздухе, спасаясь от духоты кубрика.

Кто они?

Он в очередной раз задал себе этот вопрос, словно мог в этих потемках на незнакомом корабле отличить кастильского моряка от португальского, друга от врага, да даже черного от белого. Его охватило сильнейшее желание вернуться и вечно скитаться по неизведанным землям.

Он буквально чуял в воздухе опасность.

Ощущал, будто в темноте за ним следят чьи-то глаза, и напряг свои, пытаясь что-либо разглядеть, так что даже волосы на затылке стали дыбом, как у кошки, унюхавшей собаку.

Он залез по трапу на палубу.

Стояла тишина.

Лишь тихо плескалась вода за бортом, скрипела древесина и раскатисто храпел ближайший моряк, чей профиль вырисовывался в темноте.

Сьенфуэгос забрался под гамаки в поисках крышки люка, чтобы проникнуть в трюм, но тут ему на голову обрушился страшный удар, и канарец погрузился в темноту.

Голова у него раскалывалась.

Удар кофель-нагелем был так силен, что менее крепкий череп мог бы и расколоть. Когда канарец открыл глаза, всё вокруг выглядело смутным и неясным, как будто нереальным, ему трудно было собраться с мыслями и вспомнить, где он находится и что произошло.

Он почти не мог пошевелиться, а крошечная лампа, висящая в углу у двери, едва давала возможность различить ближайшую переборку, но не позволяла понять ни где он очутился, ни кто находится рядом с ним.

В голове молниеносно промелькнул образ спящей в скалах Арайи, и Сьенфуэгос с тяжелым сердцем понял, что покинул ее, хотя обещал о ней заботиться и защищать.

Он повернул голову и не мог удержаться от легкого стона.

Человек рядом с ним зашевелился, протянул руку и погладил его по голове.

— Ты кто? — спросил Сьенфуэгос.

Ответа он не получил, словно это был не человек, а призрак, и канарец умолк, пока рука ощупывала рану и опускалась к бороде.

— Кто ты? — повторил он слегка раздраженно.

И снова молчание, теперь рука дотронулась до его губ, и тут на него нахлынули воспоминания, вызвав и боль, и блаженство, каких он уже много лет не испытывал.

— Прошу тебя! — дрожащим голосом взмолился он.

И вновь никто ему не ответил, лишь все та же рука изучающе скользила по его груди, словно хищник, выжидающий момент, чтобы нанести удар или впрыснуть яд, и канарец Сьенфуэгос, переживший столько опасностей и абсолютно убежденный в том, что в мире не осталось ничего, что могло бы его испугать, теперь содрогнулся от ужаса.

Его разум и сердце охватила паника.

Паника и мучительное беспокойство, потому что в голове мелькали спутанные мысли, и он не мог различить, что завладело его душой — воспоминания, реальность, фантазии, удовольствие или страх.

И еще запах, который и вызвал этот приступ паники, когда рука опустилась ниже, и от ее прикосновений Сьенфуэгос ощутил себя стоящим на краю пропасти.

На несколько секунд рука зависла в воздухе, и канарец уже вообразил, что в ней нож, готовый вот-вот лишить его мужской силы, и чуть не закричал, но пальцы лишь неспешно пробежали по телу, вызвав у него стон наслаждения, а вслед за пальцами к его телу прижались нежные губы, всколыхнувшие невероятные воспоминания.

Он отбросил эти воспоминания прочь.

Но тут на его бедра водопадом хлынули длинные волосы, и он ощутил их запах, а когда теплые губы стали ласкать его, как умела только она, сомнения испарились, и ему открылась истина. Сам себе не веря, он осмелился спросить:

— Ингрид?

И снова молчание, так что ему пришлось во второй раз повторить это чудесное имя.

Женщина не могла ответить, но его тело немедленно ответило несгибаемой твердостью, и вскоре он ощутил на себе тяжесть ее бедер и медленно, как всегда, стал искать ту часть ее существа, которой ему так не хватало.

Он услышал ее стон, стал ласкать ее грудь, и сомнений больше не осталось.

Он не хотел ни думать, ни задавать вопросы.

Это просто сон.

Сон, но такой реальный!

И совершенно невероятный.

Она была здесь, хотя он и не мог рассмотреть ее в потемках, но знал, что это она — по запаху, по фигуре, по мягкой коже и по той неповторимой манере, с которой она ему отдавалась. Они занимались любовью с такой страстью, как никогда прежде.

Как никто прежде.

Текли минуты, часы... Возможно, дни и годы. Они не произнесли ни слова и не видели друг друга, но перед глазами стояли воспоминания о тех бесконечных вечерах на Гомере, когда не существовало ничего, кроме лагуны и двух тел.

Он провел в ее объятьях целую вечность и потерял счет времени.