Борис Климычев - Сибирский кавалер [сборник]

Послал Григорий Буду на другой день на торга, купить для Василисы материи разной. Села она шить себе сарафаны и прочие женские одежки. А однажды сказала Григорию:

— Не знаю, как благодарить тебя, а что ведьма я — не верь. И хвоста у меня нет.

— А вот мы это проверим! — сказал Григорий. И если она вспоминала объятия князя Осипа с омерзением, то объятия Григория ей были приятны. Она ответила на поцелуй и гладила его тонкие, но сильные пальцы.

И была у них ночь, какой давно не было у Григория и никогда не было у Василисы. Потолок становился звездным небом, и летели они в звездную даль.

Очнулись под утро, как два цветка на одной ветке. Два несчастных цветка, помятых ветрами жестокой жизни, но все же оставшихся жить.

И мечталось еще радоваться жизни. Мечта всегда живет в самой малой пылинке на этой земле.

Дни в любовных утехах пролетают быстро. Кому-то в августе были заботы: косить, пахать, сеять. В августе серпы греют, а вода холодит. Отцветают розы, опадают росы, скот бывает гладок, пчела не носит взяток. Спеет малина, справляют осенины. Одев яркие платы — поют на закаты.

А для Григория Василиса была — осениной, а губы ее — малиной.

Енисейцы сжали последний сноп, бабы рвали в засолку укроп и шли на гумно сторожить с кочергою, Огуменник чтобы туда — ни ногою.

И кончились ныне у нас осенины, а ягоды — только лишь гроздья рябины. Ужи поползли по лугам прямо днем, от старых осин запасаясь огнем. И птицы на юг полетели, охотники в дудки свои задудели.

Григорий ко всему охладел, всё больше отсиживался дома. Ни в кабак, ни в съезжую, никуда не ходил Григорий. Коли о службе речь шла, сказывался больным.

А Францужанин, видя отстраненность друга, все чаще до кабака ковылял.

Сидел, курил табак, читал вывески, которые велено было повесить во всех злачных местах: «Сидеть самосадом вино, воры будут караться. Блудных женок не водить!» Странно было видеть такие угрозы, потому как почти в каждом дворе курили свое вино, и блудные женки по пивным местам шастали. А если бы кто попался, то могли бы отговориться незнанием грамоты. Не читали они этой вывески, и все тут!

Воеводы в Енисейске поменялись. Теперь уж воеводой был Максим Григорьевич Ртищев, а подьячим — Викула Палеев.

А нам — плевать! Мы пьем, за уши не льем!

И крутил Францужанин на ниточке шар хрустальный, который показывал волшебные картины. И каждый казачина видел в этом шаре свое: кто родину далекую, кто матушку умершую, кто свою суженую.

Но показывал свой шар Савва в уголке за печкой, тайно. Ибо знал, что новый воевода суров ко всякому волшебству и гаданию. Говорили, что обозвал по приезде Енисейск воровским городом. И то сказать, ссыльные, да беглые, да каторжники, да ведьмы. Да и казаки — хуже дьяволов.

Василиса души не чаяла в своем спасителе, сама не верила в свое счастье. Но все больше томило ее то, что не могла она выходить из дома. А так хотелось бы прогуляться ей возле речки али озера вместе с милым своим дружком, себя показать да людей посмотреть.

— Что тебе жить со мной, если я — ведьма, даже из дома мне выйти нельзя? — все чаще стала она говорить так Григорию. Он ее успокаивал, как мог: мол, пройдет зима, настанет лето, тогда сходят они на ручей заветный, намоют золотишка и уедут куда-нибудь. Может, в царство Богды-царя. У Григория есть старые книги путеводные, он знает — куда надо идти. С золотом — везде двери открыты будут.

Через многие горы, через пустыни, мимо сухих и мокрых озер, соленых и пресных, к великой стене, по которой можно на шестерке лошадей по верху ехать. И у той стены еще три дня идти, и будет город Канбалык, у громадных ворот три тысячи стражи. Купцов в город не пускают, возле стены торг идет.

— Так и нас в город не пустят? — мечтательно спрашивала Василиса.

— Нас обязательно пустят! — говорит Григорий. — У нас золото будет с собой.

А хоть и без золота. У того царя китайского есть русские люди в войсках. Рождены они были от баб-каторжанок, потому им все нипочем, наша русская вера им — не указ. Убегли в ту страну и служат тому царю. Их целый большой отряд, и тамошний царь говорит, что у него лучше нет воинов, чем эти.

— А на ком же они там женятся, там ведь женок русских нет? — спрашивает Василиса.

— А женятся они на китайских тех девках, у которых глаз такой узкий, что и прищуриваться не надо. И с лица те девки желты.

— Страсть какая! — восклицает Василиса. — Так детишки-то у них какого цвета получаются?

— Бывалые люди, которые там бывали, говорили, что рождается ребенок у них со светлыми волосиками, голубоглазый и до семи лет похожий на русского, а далее — чернеть начинает волос, кожа желтеть, а глаза узкими и карими делаются.

— И никак им русского ребенка не родить, получается?

— Для этого надо приговор знать. А приговор такой: от рожона, от ношена, отступися, откачнися, не то черный, черемной, урочливый, дадим соли в глаза, тут тебе и коса!.. И читать приговор надо, пока младенец во чреве.

— А что будет, если у нас дитя зачнется? — порозовев, спрашивает Василиса.

— Там будет видно.

А Василиса задумается. Там будет видно? Не кручены, не венчаны. Она, вроде как ведьма из подземелья, а теперь в плену, хотя и в почетном. Если и правда, что весной золота намоют, да в далекую страну им идти, а в ту пору у нее живот будет, как — тогда? Мужикам проще: встряхнулся и побежал. А тут… А что-то похоже на то, что ребенок-то у нее уже зачался. Но пока зря тревожить Григория не хочет, не говорит.

И в ночи, когда полная луна, ей было особенно томительно, особенно ее тянуло на улицу.

А Григорий в ее настроение вникнуть не мог. О своем думал. Куда же деваться? В самом деле, что ли, в желтую страну бежать?

Да ведь он хотел бы по-своему говорить, своим людям служить. Он ли дурнее тех, что в Москве возле престола столпились? Он хоть по посольским делам хлопотать, хоть бумаги писать, хоть считать, хоть войско вести — все способен делать. А что — теперь? И что — дальше? Этого даже Саввин шар показать не может. И выпив большую ендову вина, валился он на ковры, катался, бил по ним кулаками и засыпал на полу.

И однажды, когда он спал, вышла из дома Василиса на двор и, глядя на полную луну, на крышу влезла. Уже первый ледок на лужах похрустывал, а была она босая и простоволосая.

И, на беду, проходил мимо ярыга, пригляделся: да это же ведьма, из подвала сбежавшая. Ее же столько все ярыги по всем лугам высматривают. Плата большая за ее поимку обещана!

Кинулся он в караулку. А Василиса, как зачарованная, на краю крыши стоит, ничего не видит, ничего не слышит, только луна в ее сердце сияет, велит смотреть на нее, тосковать о чем-то, что было десять тысяч лет назад. Что именно было — не помнит, но чувствует — было! И надо думать о том, надо стоять здесь на ветру.