Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор

В полуподвале трактира пили простолюдины, на первом, и единственном, этаже — благородные господа. Сонный хозяин, ему было на вид под тридцать, поклонился Ульриху и велел своему работнику проводить Марко до конюшни, куда помещались лошади благородных господ.

— Что угодно мессиру Ульриху, — спросил Мариус Бруно, когда Ульрих назвал себя, — вина, ночлег, женщину?

— Все, кроме последнего, — ответил Ульрих. — И не зевай, когда разговариваешь с графом!

— Ваша милость, мы люди простые, — невозмутимо ответил Мариус. — Где уж нам обхождение знать… Покорнейше прошу извинить.

Спать Ульрих, разумеется, не собирался, так как место это было самое препакостное. Тут во сне и зарезать могли, и живого раздеть догола. Ульрих подождал, когда вернется Марко, и они вместе поднялись туда, где ели и пили господа рыцари.

В небольшой узенькой комнате за столом сидели человек пять, все в доспехах, но без шлемов. Грубый колченогий стол был уставлен мисками с квашеной капустой, хлебом и мясом; имелись и кувшины с пивом и вином. Часть снеди была разбросана по столу вперемешку с обглоданными костями, черепками разбитых мисок и кувшинов и сломанными ложками. В лужицах пива и вина, пролитых на стол, ползали хмельные мухи и тараканы. Под столом похрапывали и что-то бормотали во сне еще несколько благородных рыцарей. Сидевшие за столом господа ничуть не удивились появлению Ульриха и даже вряд ли поняли, что явился кто-то новый.

— Ч-чокнемся, дру-ик! — ж-жок! — воскликнул один из них, протягивая через стол глиняную кружку, из которой заманчиво попахивало добрым винцом. Ульрих, плеснув в свою кружку красного вина, чокнулся с рыцарем, затем, густо смазав горчицей свиную ножку, принялся кромсать ее кинжалом, насаживая мелкие куски мяса на острие кинжала и отправляя в рот. Марко бесцеремонно уселся за рыцарский стол и, смачно крякая, приступил к трапезе. Никто не заметил подобного нарушения субординации. В те благословенные времена отличить пьяную благородную рожу от пьяной неблагородной мог только очень трезвый человек.

— А м-м-маркграф у нас… свинья! — громогласно провозгласил седой лысеющий вояка с косым шрамом на лице и выбитым левым глазом. — К-клянусь своей честью!

— П-правильно! — ударив пустой кружкой по столу, поддержал его тот, что чокался с Ульрихом. — В-выпьем!

— З-за ч-ч-что? — тряхнул головой третий.

— За Ульриха де Шато-д’Ора! — громко заорал одноглазый рыцарь. — И за месть!

— М-можно! — вскричал другой. — Пьем! Пьем за Ульриха, чтоб он вернулся из Палестины!

— А я уже вернулся! — сказал Ульрих. — Чего же за это пить?!

— Ты — Ульрих? — выпучил свой единственный глаз рыцарь. Остальные тоже уставились на Ульриха.

— Ну уж! — пьяно выдохнул одноглазый. — Не лги! Я знаю тебя. Ты барон де Шабли, тебя подослал маркграф!

— Да ты что это? — нахмурился Ульрих. — Как смеешь ты графа называть бароном, а? ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?

(Автор не станет утверждать, что эта сакраментальная фраза была произнесена впервые в истории. Он просто хочет показать, что Ульрих уже находился в той стадии опьянения, когда этот вопрос начинает живо интересовать мужчину, и подчеркнуть, что так было во все века.)

— У-ув-важаю! — ответствовал рыцарь, к которому был обращен вопрос. — Но т-ты не эт-т-тот, н-не который…

— Н-не Ульрих! — наполняя свою кружку густым, словно сироп, черным ячменным пивом, подсказал рыжебородый детина, у которого на пластинчатой кольчуге красовалось зерцало с вычеканенным изображением рыбы и трезубца. Ульрих, вспомнив, чей это герб, хлопнул по наплечнику детины рукой в железной перчатке. Сталь лязгнула о сталь.

— Друг ты мой, барон фон Гуммельсбах!..

— Верно, — удивился рыжебородый. — Я этот самый Гуммельсбах и есть.

— Арнольд? — ухмыльнулся Ульрих.

— Ага! — вскричал тот. — Ве-ерно!

— Ну вот, а вы все не верили…

— Ну и дураки же мы! — с детским простодушием воскликнул одноглазый.

— Н-не дураки, а хуже! — трахнув себя кулаком по бронированной груди, заявил тот, кто первым чокался с Ульрихом. — Позвольте представиться: Хлодвиг фон Альтенбрюкке!

— Магнус фон Мессерберг!

— Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее!

— Барон Жан де Бриенн!

Рыцари представлялись один за другим. Кто-то из спавших проснулся, высунул из-под стола свой измазанный горчицей нос и, смахнув с бороды кусок квашеной капусты, пробормотал:

— А т-ты н-не б-барон, а д-дерьмо! — После чего в голову ему полетела глиняная миска. Миска в пьянчугу не попала, а обиженного барона успокоили и хлебнули — для трезвости — капустного рассола.

— Значит, приехал? — спросил Мессерберг. — Обратно замок требовать будешь?

— Буду, — сказал Ульрих твердо.

— Не боишься? — спросил одноглазый, которого звали Жан де Бриенн.

— А чего бояться? Свое прошу, не чужое…

— Это хорошо-ик! — кивнул де Бриенн и, подняв кверху указательный палец, добавил шепотом: — Но трудно!

— Ничего, справимся, — сказал Марко. Только теперь его, кажется, заметили.

— Эт… Эт-то кто? — спросил фон Альтенбрюкке.

— Ты что, невежа, порядка не знаешь? — изумился Мессерберг. — Куда сел, харя немытая?

— Пусть сидит, — спокойно проговорил Ульрих. — Это мой вассал. Я его в рыцари посвящу. Скоро…

— П-понял? — добавил кто-то из-под стола, и Жан де Бриенн опять швырнул в обидчика миской, но угодил в собаку, которая грызла под столом обглоданные рыцарями кости. Животное заскулило и выскочило за дверь.

— Ну, если так, сиди! — пожал плечами Мессерберг.

— А может, еще вина? — спросил Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, хлопая припухшими веками, из-под которых смотрели тускло-серые мутные глазки.

— На здоровье, — сказал Ульрих, подавая ему кувшин. Тот попытался наполнить свою кружку, но большую часть вина пролил под стол. Когда кружка все же была наполнена, из-под стола послышалось какое-то чавканье. По-видимому, находившиеся там рыцари лакали вино прямо с пола.

— А слыхали вы, господа, одну историю? — ухмыльнулся фон Гуммельсбах. — Некий рыцарь был у своей любовницы, жены своего сеньора. И вот они только… улеглись… на ложе… А тут стук в дверь! Рыцарь вскочил — и в окно! А башня была высоченная… Так вот… любовница рожу в окно выставила и орет: «Милый! Отползай, а не то тебя заметят!» Вот так-то…

Сидевшие за столом рыцари дружно захохотали.

— А вот еще одна история, — крякнув после хорошего глотка вина, продолжал Гуммельсбах. — Старый граф женился на молодой графинюшке… Значит, выходит она замуж и думает: «Что же это он такой старый со мной, молодой, в постели делать будет? Помрет еще от натуги!» Ну… и первая ночка.

Ожидая подробностей, рыцари притихли, глядя в рот рассказчику.

— Первая, значит, брачная ночь, — усмехнулся Гуммельсбах. — Графинюшка у себя спит, а граф — у себя. Графинюшка часок проспала, слышит — стучится граф. Говорит он ей «Позвольте мне, сударыня, исполнить мой супружеский долг!» Графине-то что? Исполняй, если нанялся! Ну, вдул он ей! И ничего, графине понравилось… «Только, — думает графиня, — больше-то все равно не сможет!» Заснула она, еще час проспала — опять стучит!