Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор

— Ишь ты! — вырвалось у Мессерберга. — Ну и старикан!

— Опять то же самое «Дозвольте супружеский долг исполнить!» Исполнил, да еще как! Графиня уж не нарадуется, что за такого старика вышла. Опять заснула, час проспала — снова стучит! Опять просит: «Позвольте долг исполнить!..»

— Исполнил? — сплюнув на пол и угодив плевком в чью-то сильно покорябанную плешь, спросил Ульрих.

— Исполнил! — подтвердил Гуммельсбах. — Графиня чуть с ума не сошла от счастья, думает: «Золото, а не старик, ишь как меня любит!» Ну а потом, таким же манером, граф к ней еще раза три приходил. Графиня уж устала, даром что молодая, не выспалась, отдохнуть хочет. Под самое утро старый опять в дверь стучит: «Графинюшка, позвольте мне исполнить свой супружеский долг!» Ну, графиня ноги раздвигает, а сама говорит: «Сударь, вы уже седьмой раз исполняете, не довольно ли?» А старик удивился и говорит: «Разве?! Охо-хо, как же я постарел то, совсем память пропала.. Скоро помру, видать…»

Посмеявшись от души, рыцари еще выпили и принялись швырять костями в собаку, снова появившуюся в дверях.

— А еще вина м-можно? — выдавил из себя Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, пытавшийся дотянуться до ближайшей кружки.

— М-можно! — невольно передразнил его Ульрих.

Пока он наливал, Хлодвиг фон Альтенбрюкке выдавил бычий пузырь, которым было затянуто окно, и вышвырнул его вместе с рамой во двор, затем извлек из-под доспехов соответствующий орган, дабы облегчить свой собственный пузырь. Сложность состояла в том, что окно было маленькое и к тому же находилось примерно на уровне груди Хлодвига. Вследствие этого он измочил всю стену, скамью, где сидели его товарищи, а заодно и самих товарищей, в основном де Бриенна и Мессерберга. Из-под стола опять донеслось хлюпанье — видимо, лежавшие там господа еще не разобрались, что, собственно, пролилось на пол.

— Как вы посмели, мес-с-сир?! — оскорбился де Бриенн, вращая единственным глазом и смахивая с лица капли мочи. — Это оскорбление можно смыть только к-кровью!

— Он п-пра-в-в! — заплетающимся языком пробормотал Мессерберг, медленно заваливаясь на бок. — М-мочу м-мож-жно смыть т-толь-ко кровью!..

Де Бриенн тщетно пытался обнажить меч — тщетно, ибо вместо рукояти нащупал у себя такой же орган, каким орудовал до этого фон Альтенбрюкке. Весьма возможно, что, будь барон более настойчив, он в конце концов лишил бы себя мужского достоинства. Однако, к счастью для себя, барон вскоре утомился, пытаясь выдернуть то, что считал мечом, и громко произнес:

— Проклятье! Совсем заржавел!..

В это время Мессерберг, грохоча доспехами, наконец-то свалился под стол, где ждала его приятная компания. Кто-то из находившихся там сказал:

— Кузина! Позвольте, как любящему брату… Но почему «нет»?..

Альтенбрюкке забыл, куда убирают то, с помощью чего он поливал стену и де Бриенна с Мессербергом, и несколько минут стоял в раздумье, пока наконец не забыл, над чем же, собственно, размышлял.

— А в-вина м-м-мож-ж-ж-но? — вновь спросил Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее.

— С-с-час, — деловито произнес Гуммельсбах и, привстав, принялся разыскивать кувшин. Ульрих тоже поискал глазами горячительное, но обоих постигла неудача.

— Все выдули, ваша милость, — объяснил Марко. — Да еще пролили сколько!..

— Иди за бочонком! — приказал Ульрих. — Отдашь этому Маркусу цехин.

— Цехин? — удивился Марко. Но потом подумал, что на сдачу можно будет приобрести себе новые кожаные штаны, поэтому и сказал: — Слушаюсь, ваша милость.

— А я хочу женщину! — вызывающим тоном заявил Альтенбрюкке. Поскольку он так и не вспомнил, о чем же размышлял, справив нужду, все, кто еще хоть что-то видел, тотчас убедились, что слова его — сущая правда.

— Прихвати еще бабенку вон для него, — распорядился Ульрих, набивая рот квашеной капустой.

— И мне-е-е… — капризно скривил губы Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, — я тоже хочу…

— Мне все сразу не унести, — сердито пробухтел Марко. — Разве что за два захода…

Марко, державшийся на ногах достаточно твердо, вышел за дверь и спустился по ступеням.

Гуммельсбах тем временем рассказывал свою очередную историю.

— Пошла одна баба в лес. Вдруг из кустов разбойник — цап ее! «Ложись, — говорит, — сучка!» Баба хитрая была и говорит, мол, дурная болезнь у нее… Разбойник тогда говорит: «Ладно, болезнь так болезнь… Задницу подставляй!» А баба и тут ловчит: дескать, почечуй [4] Почечуй — геморрой. у нее… Тогда разозлился разбойник и орет: «Ну, стерва, если у тебя еще и зубы болят, я тебя, суку, прирежу!»

— Ну и как? — спросил Ульрих.

— Что — как?

— Чем дело кончилось?

— Дело? Не знаю… Впрочем, должно быть, засунул…

— Куда? — спросили из-под стола.

— Туда, куда надо, — выручил Ульрих озадаченного Гуммельсбаха.

— Тогда понятно, — донеслось из-под стола.

На лестнице послышались тяжелые шаги, дверь, выбитая ударом ноги, слетела с петель, и в комнату, пошатываясь под тяжестью груза, вошел Марко. Под мышкой он держал двадцатилитровый бочонок вина, а через плечо перекинул мертвецки пьяную девку в драной ночной рубашке.

— Девку я заказывал! — завопил Альтенбрюкке и поспешил снять с плеча Марко бесчувственное тело. — А почему такая мятая?

— Такую дали, не я мял, — оправдываясь, пробубнил Марко и, поставив бочонок на пол, принялся сбивать топором верхний обруч.

— А мне? — обиделся Бальдур.

Альтенбрюкке уже расстегивал ремешки на латах. Девку, бормотавшую что-то бессвязное, он положил в лужу мочи. Подол ее рубахи был разодран до самых грудей и ничего ровным счетом не скрывал.

— Ишь какая! — сказал Марко, с интересом разглядывая мясистое девкино тело, слегка синеватое от ночного холода и пьянства. — Я там ее из-под какого-то пьянчуги вынул… Чудно глядеть было — лежат, а не шевелятся! Ну, мужичка я — в сторону, а ее — на плечо и сюда…

— Ладно, и так сойдет! — сваливая в кучу наплечники, наколенники, налокотники, проговорил Альтенбрюкке, проверяя готовность своего полового органа. — Черт побери, тут лужа… И кто это надул?

— Ты же и надул! — напомнил ему Ульрих, локтем смахнув на пол валявшиеся на столе объедки. — Клади сюда!

— Вина хочу! — неожиданно сказала девка, лежа в луже. — Сперва налейте, а потом делайте, что хотите…

— Это грех великий, блуд и совращение… — пробормотал из-под стола Мессерберг, на что ему резонно возразил один из его ближайших соседей:

— Эт-то пот-тому, ч-что т-ты н-не м-мо-ж-жешь, а он м-может.

Альтенбрюкке поднял девку из лужи и, стянув с нее мокрую рубашку, поставил на ноги. Если бы Альтенбрюкке и де Бриенн не поддержали ее, она бы снова грохнулась в мочу.

— Г-господа, — изумился Альтенбрюкке, — она же на ногах не стоит!