Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор

— Господи-и! — простонал Марко. — Убивица!

— Так уж вышло… За этакое дело мне маркграф обещал голову снять, да, видно, не очень ему этого барона жалко было. Пороть велел кнутом на площади, спасибо, хоть не клеймил. Пятнадцать кнутов в Визенфурте дали, майстер Вальтер порол, который с трех кнутов хребет перебивал. А меня-то и он пожалел — два месяца пролежала, но выжила… Так до двадцати лет прожила, у маркграфа. Еще троих родила, от кого не помню. Один сразу помер, третий через год, а еще одного, второго, монахам отдала, ему уж шесть лет должно исполниться, если жить остался… А потом что-то на меня нашло и сбежала я в «Нахтигаль», скоро пятый год, как сбежала. Там-то получше было… Хотя и там всякое бывало…

Марко разрыдался. Звероподобного вида угрюмый мужик, плачущий, как дитя, — зрелище нелепое и трогательное.

Марта виновато поглядывала то на Ульриха, то на Марко, утиравшего слезы огромным волосатым кулачищем.

— Не плачьте, не плачьте, отец мой, — сказала она дрогнувшим голосом. — Встретились же мы, встретились. Теперь никуда, никуда вас не пущу! Сама с вами пойду, куда позовете, хоть в костер!

Марко наклонился с седла и обнял ее, прижал к себе.

— Золотко ты мое, девочка милая… — шептал Марко. — Добрая, добрая-то какая! Э-эх!

Ульрих протер левый глаз пальцем; рыцарь почувствовал какое-то стеснение в груди, и слеза выкатилась ему на щеку и шлепнулась на стальной надгрудник с тихим звоном… Ему захотелось сделать что-то хорошее для этих людей, которые были ничуть не хуже его, умели так же любить, страдать и ненавидеть, но жизнь сурово их била, и они теряли человеческий облик. Этих людей он презирал постоянно, всю жизнь, он всегда благодарил Бога за то, что он ниспослал ему счастье родиться графом де Шато-д’Ором, потомком славного рода, восходящего согласно родословной легенде чуть ли не к Цезарю Августу. Граф презирал простолюдинов за покорность, за обязанность работать, он был убежден, что все их предки — трусы и ублюдки, лодыри и мошенники. Впрочем, в годы скитаний и ему пришлось трудиться наравне с Марко: он узнал, как ломит спина от работы, как лопаются кровавые волдыри, натертые мотыгой, как жжет руки от соли, когда засаливаешь рыбу. Он знавал людей, которые могли бы умереть от голода и жажды, если бы рядом не оказалось слуги… Он знал многое из того, о чем люди его сословия не ведали. Да, он знал, что такое труд, но презирал работу и числил себя только воином. И вот на лесной дороге, ведущей в неизвестность, граф прозрел: он по-новому понял Христову истину о том, что «несть раб, несть господин».

Ульрих внезапно соскочил с коня и подошел к остановившемуся битюгу.

— Слезай! — сказал он Марте. — Мне тут кое-что достать надо…

Он распутал один из вьюков и, покопавшись в нем, нашел тугой сверток.

— Ты чего? — испуганно спросил Марко.

— Дочери твоей подарок, — сказал Ульрих.

— Не надобно мне ничего! — пролепетала Марта. — Не обессудьте, ваша милость, ничего не возьму!

— Дура! — сказал Ульрих. — Ты что, голышом к маркграфу поедешь?

— Я же беглая! — взмолилась девица. — Меня же запорют там!

— Не запорют! — сказал Ульрих. — Я их прежде два десятка порубаю, а потом уж, может, и запорют… Не бойся! Не тронут!

— Значит, ты мешок этот на нее надеть хочешь? — догадался Марко. — Тот, с которым я тогда тебя выручать ходил?

— Верно, — подтвердил Ульрих. — Распрекрасная вещь эта чадра!

Помимо чадры в свертке оказались восточного типа туфли без задников и с загнутыми носами и широкие шелковые шаровары, а также длинная, по щиколотки, атласная рубаха. Был там и полный комплект украшений восточной женщины, а также кое-какие предметы косметики.

— А штаны-то зачем? — удивилась Марта. — Я ж не мужик?

— У них так носят, — сказал Марко. — У сарацин!

— Так вы меня во все это обрядить захотели? — вскричала девка, но тотчас осеклась, встретив пристальный взгляд Ульриха. Марта скинула плащ и поклонилась; стоя на одной ноге, она пыталась надеть штаны. Ульрих хмыкнул и легонько шлепнул ее по ягодице — в этом-то он особого нарушения обета не усматривал!

— Ох ты нескладная! Держись за мое плечо, — сказал он девице.

Марко тоже поддержал ее за плечо, и Марта сумела-таки поместить свои телеса в шаровары, которые туго обтянули ее массивный зад. Затем были надеты другие предметы сарацинского туалета, в том числе чадра, из-под которой видны были одни глаза.

— Ну и пугало я, наверно? — вздохнула Марта.

— Ничего, — сказал Ульрих. — Так будет лучше!

— Верно, теперь уж точно не узнают, — солидно подтвердил Марко.

— А вдруг спросят чего? — обеспокоилась новоиспеченная сарацинка. — Я ведь по-ихнему не умею…

— А тебе дуре и не надо говорить, делай вид, что нашего языка не понимаешь, да лицо вот так прикрывай, понятно?

— Попробую… — Марта повторила вслед за Ульрихом и Марко несколько «восточных» жестов и телодвижений. Когда учителя сочли свою ученицу достаточно подготовленной, ее снова посадили на лошадь…

Проехав еще полторы мили, путешественники оказались на распутье трех дорог. Ульрих знал, что все три дороги ведут к Визенфурту. Одна из них сворачивала к реке и тянулась вдоль нее, повторяя все речные изгибы и излучины; другая, петляя между холмами, выводила к главным городским воротам Визенфурта; а третья в двух милях от распутья резко уходила в гору, именуемую Тойфельсберг. Когда-то, возможно еще во времена Юлия Цезаря, эту дорогу прорубили римские легионеры. На Тойфельсберге, вероятно, был военный лагерь какого-нибудь римского гарнизона, ибо в чащобах, которые поднялись вокруг этой горы, еще и в описываемое время сохранились земляные валы, какие-то каменные сооружения непонятного назначения, ржавые обломки оружия, битые горшки и обглоданные кости. Когда римляне ушли, здесь обосновались франки и лет пятьсот держались, отбивая налеты враждебных племен, держались, пока вконец не пережгли все частоколы и не перепортили все земли. Плюнув в конце концов на гору, они перебрались ближе к реке, где и возник Визенфурт. Гору Визенфуртский епископ проклял еще за сто лет до рождения Ульриха, с тех пор ее называли Тойфельсбергом — Чертовой горой, и по ней мало кто отваживался ездить — разве что крепко выпив, в большой компании и днем. Дорога постепенно зарастала, но еще не совсем заросла — во всяком случае, гуськом по ней вполне можно было проехать.

— Направо! — сказал Ульрих и потянул повод своего коня. Животное — его Роланд — прекрасно понимало хозяина, но тут Роланд навострил уши и заартачился, явно не желая выполнять команду хозяина.

— Э, парень! — удивился Ульрих. — Ты чего дуришь? Плетки хочешь?

Жеребец заржал и вдруг не спеша направился к кустам. Ульрих не стал его удерживать — его заинтересовало поведение коня. И только тут Ульрих услыхал доносившийся со стороны Визенфурта тяжелый стук копыт — стук копыт тяжеловооруженной конницы.