Поль Феваль - Горбун

– Возможно, и так, – ответил Анри. – Это зависит от матери.

В глазах принцессы вспыхнули злобные искры.

– Вы играет на моем несчастии! – пробормотала она. – Объяснитесь! Я вас не понимаю.

– Для того я к вам и пришел, сударыня. Я к тому и стремлюсь, чтобы все как можно скорее стало ясно. Только выслушайте меня со вниманием, прошу вас. Не знаю, каково ваше обо мне мнение, – скорее всего дурное. Наверное, оно объясняется вашим гневом в соединении с необходимостью быть мне признательной. Могу, однако, вас уверить, – ни первое, ни второе сейчас не имеет значения. Во всяком случае, для меня. Как я уже говорил, я следую точно определенному заранее курсу, и не сверну ни при каких обстоятельствах. Хочу, чтобы вы поняли, – вам следует со мой считаться еще по одной влажной причине. Я имею законное право быть признанным опекуном вашего ребенка.

– Опекуном! – воскликнула принцесса.

– А как иначе можно назвать человека, ради клятвы, данной умирающему, разбившего свою собственную жизнь с тем, чтобы посвятить ее другому человеку? Название «опекун» в этом случае, даже недостаточно. Именно этому вы противитесь. Ослепленная горем, вы никак не можете признать, что обещание, с поистине религиозным благоговением исполняемое мной в течение восемнадцати лет, моя неукоснительная забота о ребенке дает мне на него права, равные вашим.

– О о! – с ужасом воскликнула госпожа де Гонзаго. – Равные моим!

– Даже преимущественнее ваших! – убежденно заключил Лагардер. – Потому, что ими перед смертью наделил меня отец ребенка, что, само по себе, уже достаточно, чтобы уравновесить их с вашими. Но к ним следует еще прибавить ту власть, которой меня наделяет, по меньшей мере, треть моей собственной жизни, отданной судьбе девочки. И эту власть, сударыня, я понимаю лишь как единственное право, точнее как единственную обязанность: еще с большим вниманием, усердием, нежностью и предупредительностью заботиться о сироте. К сожалению, у меня есть основания опасаться, что родная мать не сможет о ней так заботиться, как все это время делал я.

– Значит, вы мне не доверяете? – дрогнувшим от обиды голосом пробормотала принцесса.

– Сегодня утром на семейном совете, сударыня, вы заявили, (я там тайно присутствовал и все слышал): «Если моя дочь хоть на минуту позабудет о своей фамильной чести, я опущу вуаль и скажу: „Невер умер весь!“».

Принцесса в испуге расширила глаза:

– Что вы сказали, мсьё? Неужели моя дочь…

– Успокойтесь, сударыня. На сей предмет вам нечего опасаться. Под моим присмотром дочь Невера сохранила чистоту небесного ангела.

– В таком случае, сударь…

– Видите ли, сударыня, у вас нет причин для опасений, но они есть у меня.

Принцесса прикусила губу. Было ясно, что ее гнев вот-вот выплеснется наружу. Лагардер продолжал:

– Если бы вы знали, как я стремился с вами увидеться! Сколько счастливых надежд возлагал на эту встречу! Но слова, произнесенные вами на совете, будто окатили меня холодной водой. Если бы не они, ваша дочь была бы уже с вами. Как же так? – с новым пылом воскликнул Анри. – Как могла такая мысль вам придти, прежде всего, остального? Еще до того, как вы увидели вашу дочь, вашего единственного ребенка, после стольких лет разлуки? Гордость в вас оказалась сильнее любви! Вместо открытого сердца любящей матери броня гордыни великосветской дамы. Признаюсь, это меня испугало. Конечно, я не так понимаю любовь, как женщина, но, представив себя на вашем месте, если бы кто то вдруг мне сказал: «сейчас ты увидишь свою дочь, свое единственное обожаемое дитя, с которым был в долгой разлуке; она прижмется к твоей груди, и ваши слезы радости польются одним потоком…», если бы кто-нибудь так мне сказал, я позабыл бы все на свете и кинулся ее целовать, целовать, целовать, прижимая к сердцу!

Сердце принцессы разрывалось от боли. Ей было бы легче, если бы она разрыдалась. Но плакать ей не позволяла гордость.

– Вы меня так мало знаете, – сказала она, – и уже судите!

– Приходится, сударыня, приходится судить по одной лишь фразе! Если бы речь шла обо мне, можно было бы не торопиться с вердиктом. Но на карту поставлена судьба девушки, за которую я отвечаю перед Богом! Как она сложится в доме, где вы не хозяйка? Какие гарантии в том, что вы ее сможете уберечь от вашего второго мужа? Какую новую жизнь она обретет в доме Гонзаго, взамен потерянной в моем? Она станет знатной, богатой, не так ли? Но утратит способность к искренним чувствам: разучится смеяться, радоваться жизни, овладеет манерой надменно поднимать подбородок и забудет о том, что порой нужно стыдливо потупить взор. Если уж быть откровенным до конца, то вашего влияния на дочь я опасаюсь даже больше того, что может оказать на нее Гонзаго. Если я не защищу Аврору от вас так же, как доселе защищал от всех остальных, значит, я нарушу клятву, данную умирающему Неверу!

Он прервался. Принцесса напряженно молчала. Переведя дух, он более спокойно продолжал:

– Вы должны меня понять, сударыня, я вынужден ставить условия. Моя единственная цель в жизни – чтобы Аврора была счастлива, чтобы она была свободна, чтобы ей никогда не пришлось сделаться рабыней…

Они остановились.

– Ну, ну, договаривайте! Я жду.

– Не стоит, сударыня. Из уважения к вам. Вы и так меня поняли.

Внезапно, усмехнувшись с открытым вызовом, госпожа де Гонзаго вскинула голову и в полный голос бросила в лицо ошеломленному Анри:

– Вы правы, сударь, я вас прекрасно поняла! Мадемуазель де Невер – самая богатая наследница во Франции. За такую добычу не грех и повоевать. Не так ли? Как видите, я вас поняла лучше, чем вы могли предположить.

Они добрели до конца аллеи, упиравшейся во флигель Мансара. Была глубокая ночь. Со всех сторон доносились звон бокалов и веселый смех. Но многие фонари были уже погашены, и все чаще раздавались пьяные голоса, из чего следовало заключить, что празднество подходит к концу.

В ночном саду Пале-Рояля было безлюдно. Никто и ничто не мешало разговору между Лагардером и мадам принцессой де Гонзаго. Однако с каждой секундой становилось все более очевидно, что они не придут к согласию. Разгневанная Аврора де Келюс нанесла собеседнику сокрушительный моральный удар и была собой очень довольна. Лагардер опустил голову.

– Если вы увидели мою холодность, мсьё, – с еще большей отчужденностью продолжала принцесса, – не дождавшись от меня радостных восклицаний, чем так напыщенно возмущались, то это лишь потому, что я вас вовремя раскусила. Именно так, сударь. Я поняла, что сражение не окончено, и торжествовать победу рано. Едва вас увидев, я вздрогнула от испуга. Еще бы! Вы молоды, хороши собой, у вас нет семьи. За вашими плечами нет ничего, кроме огня воды и медных труб, пройденных вами на долгом пути авантюриста. И вот теперь вам вздумалось разом заполучить все.