Поль Феваль - Горбун

– Значит… – начал фактотум.

– Сегодня вечером, друг мой Пейроль, мы увидим много интересного. Даже если бы мадам принцессе удалось повидаться с его королевским высочеством, ничего бы не изменилось. Я это понял после моего утреннего свидания с регентом. По моему, он все знает.

Глаза Пейроля округлились.

– Да, да, именно так. Все знает и тем не менее не решается поднять на меня руку, памятуя о моих высоких титулах и богатстве, которое подстать его собственному. Ты же видишь сам. Меня обвинили в убийстве.

Фактотум побледнел.

– Не впрямую, разумеется, но все таки обвинили, – и тем не менее, я на свободе. Сегодня целый день я действую, непокладая рук, ни разу не присев, чтобы перевести дух. Регент, возможно сам того не ведая, сделал из меня великана. Однако, время поджимает. Нужно торопиться. Если бы ты знал, как я хочу поскорее покончить с этой волынкой!

– Значит, – пытаясь говорить как можно деликатнее, произнес Пейроль, – ваше высочество уверены в успехе?

В ответ принц лишь снисходительно улыбнулся.

– В таком случае, что означает этот сбор по тревоге? Только что в гостиной я застал всех ваших соратников, одетых по-походному?

– Я их вызвал. Они явились по моему приказу, – ответил Гонзаго.

– Значит, вы готовитесь к сражению?

– У нас в Италии, – небрежно пояснил принц, – даже самые прославленные полководцы никогда не пренебрегают надежным тылом. Подброшенная монетка может упасть, ведь, и не на счастливую сторону. Эти господа – мой арьергард… И давно ждут?

– Не знаю. Они видели, когда я к вам входил, и никто со мной не заговорил.

– Как они держаться?

– Как побитые собаки, или проштрафившиеся школяры.

– Пришли все?

– Все, кроме Шаверни.

– Вот что, друг Пейроль, пока ты там прохлаждался в тюрьме, здесь кое-что произошло. Если бы мне захотелось, то сейчас вам всем, сколько вас там есть, пришлось бы пережить весьма неприятную четверть часа.

– Если монсиньор соизволит мне объяснить, – начал фактотум, дрожа от страха.

– Я не намерен говорить одно и то же дважды, – ответил Гонзаго, – объясню сразу всем.

– Тогда позвольте мне их пригласить! – оживился Пейроль.

Гонзаго взглянул на него исподлобья.

– Карамба! Ты никак надумал улизнуть, дружочек? Не выйдет, – пробормотал он и позвонил в колокольчик.

– Пригласите сюда ожидающих в гостиной господ, – приказал он явившемуся лакею и затем, повернувшись к подавленному Пейролю, прибавил: – Помниться, однажды в порыве особого рвения ты, мой друг, сказал: «Ваше высочество, если понадобится, то мы последуем за вами хоть в пекло». Не так ли? Так вот, могу тебя обрадовать. Мы уже туда несемся. Предлагаю и этот путь проделать как можно веселее, ибо уныние, как известно, один из тягчайших грехов.

Соратники вошли все разом. Что их поразило с первого взгляда, это кислая мина фактотума и более обычного надменное выражение на лице принца. За тот час, что им пришлось провести, дожидаясь в гостиной, они успели переговорить о многом. Прежде всего самым пристальным образом было исследовано нынешнее положение Гонзаго. Некоторые явились с твердым намерением с ним союз расторгнуть. Прошедшая ночь оставила в большинстве умов тягостное впечатление. Однако по доходившим новостям из Пале-Рояля явствовало, что принц, как никогда прежде, пребывал под протекцией королевского высочества регента, – значит, момент чтобы от него отвернуться еще не наступил.

Ходили, правда и другие толки, будто в золотом доме принца на улице Кенкампуа скрываются переодетые в платье прислуги тайные агенты, работающие только на регента, и также о том, что в течение всего увеселительного мероприятия прошлой ночи, закончившегося кровавой драмой, стены «кондитерского» домика были весьма прозрачны. Как бы то ни было, результат оставался недвусмысленным: Пылающая палата приговорила шевалье де Лагардера к смерти. Каждый из соратников кое-что слышал о старых делах Гонзаго и понимал, что указанный вердикт чрезвычайного трибунала крайне важен для их покровителя. Получалось, что принц очень могуществен.

Шуази принес странную новость. Этим утром в своем доме был арестован маркиз де Шаверни. Несколько гвардейцев в сопровождении полицейского пристава вынесли его спящего, уложили на сидениях в карете и увезли в тюрьму. Указанные действия производились в соответствии с ордером на арест. Однако о Шаверни говорили немного. Каждый сейчас думал о себе. К тому же соратники не очень доверяли друг другу. В нескольких словах общее настроение можно было назвать так: усталость, подавленность, отвращение.

Пейроль сказал верно, – все были одеты по походному: сапоги со шпорами, в ножнах боевые клинки, дорожные плащи. Именно так одеться приказал им сегодня Гонзаго, что вносило в общую атмосферу весьма тревожную ноту.

– Кузен, – произнес первым вошедший в кабинет Навай. – Мы еще раз явились по вашему требованию и готовы вам служить.

Гонзаго, покровительственно улыбнувшись, слегка кивнул говорившему в знак приветствия. Остальные, сняв шляпы, поклонились, как всегда, почтительно. Гонзаго, не предложив им сесть, обвел всех пристальным взглядом.

– Добро, – бросил он, почти не шевеля губами. – Вижу, что пришли все.

– Нет, не все, – уточнил Носе. – Нет Альбрета, Жирона и Шаверни.

Наступила тишина, – все ждали, что скажет хозяин.

– Господа Жирон и Альбрет исполнили свой долг, – наконец произнес он довольно сухо.

– Черт побери! – не выдержал Навай. – Не слишком ли коротка поминальная речь? Не забывайте, что мы не ваши подданные, а его величества короля!

– Что касается мсьё Шаверни, – продолжал Гонзаго, будто не заметив вспышки Навайя, – вино превращает его в дотошного зануду, и потому я решил его снять со своего довольствия.

– Может быть, ваша светлость соблаговолит пояснить, что значит «снять с довольствия»? – не унимался Навай. – Я слышал, что маркиза арестовали и отвезли в предварительную камеру в Шатле, а оттуда отправят в Бастилию.

– Бастилия велика, – мрачно процедил Гонзаго. – Там хватит места не только для Шаверни.

Ориоль сейчас готов был бы расстаться со своим недавно приобретенным дворянством, с половиной всех акций, которыми владел, и в придачу ко всему даже со своей любовью к мадемуазель де Нивель, лишь бы пробудиться от этого ужасного кошмара. Господин Пейроль стоял у камина, неподвижный, мрачный, молчаливый. Навай посмотрел на друзей по несчастью, ища у них поддержки.

– Господа, – внезапно сменив тон, сказал Гонзаго. – Я пригласил вас не для того, чтобы обсуждать участь Шаверни, или чью либо еще. Я призвал вас для дела. Но прежде хорошо поразмыслите, доверяете вы мне по прежнему, или нет.

Он опять обвел всех суровым взглядом, и от его глаз соратники опустили головы.