Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2

– Кто же отдавал приказы?

– Не знаю. Но с какого-то времени, уже после Египта, одним из этих лиц стал Себастьяни. Он, конечно, не распоряжался императором – служа ему, он в то же время управлял деятельностью в поисках останков.

– Правда ли, что Себастьяни в дальнем родстве с Бонапартами?

– Возможно.

– Деяния этого человека пронизывают всю треть века. Он – руководит теми, кто за вами охотится, и которые так досаждают и мне.

– Возможно.

– Вы говорили об экспедиции где-то под Псковом, которую прикрывал Удино.

– Возможно.

– Считается, что он допускал множество тактических ошибок, но это, если не знать истинной его цели. Расскажите про эти странные манёвры и бессмысленные эволюции в Поречье.

– Под его рукой Себастьяни, тогда генерал, командовал одной из бригад. Да будет вам известно, что Россетти и Себастьяни состояли вместе в том деле. Россетти, тогда генерал неаполитанской службы под началом Себастьяни, после удачной разведки Дрисского лагеря был зачислен лично Бонапартом в полковники армии французской – не случайно, конечно. Мы готовились к своему рейду, ожидая возвращения отрядов, разведывавших путь. Тогда меня удивило, что одним из двух главных секретарей из личного кабинета императора состоял капитан Дювивье, возглавлявший топографический кабинет Его Величества. Захват покинутого Дрисского лагеря оказался как нельзя кстати: топографы так и сновали по окрестностям под видом составления кроки, но я слышал шёпот о том, что некоторые из них рассылаемы туда, куда предстоит двинуться нам. Первые сто километров нас сопровождала сотня гусар, и чтобы они оставались в том же неведении, что и всегда, их остановили на полпути – ожидать нашего возвращения. Спустя неделю от нашего отряда отправили гонца сказать, что мы продолжаем поиски нужного места. Ему повезло больше прочих, из которых в живых остался ещё только один человек – ваш покорный слуга.

Явив собой доказательство сказанного, слуга с покорным видом принёс свечей, но Карно приказал выставить их наружу, куда под разгорающиеся звёзды пересели и мы. Лагерь затихал, работники, получив свою дневную плату, отправлялись в деревню, вскоре уже мы остались с одним лишь Прохоровым соглядатаем неподалёку, он не спешил исполнять никакой работы, но добросовестно подслушивал наши речи. Я подозвал его и шепнул несколько слов, тогда ушёл спать и он.

– Что вы там нашли? – спросил я, когда всё стихло.

– Гигантских призраков и кости исполинов. Довольно вам?

– А вам – довольно?

Он помолчал, раскуривая трубку, прежде чем нехотя продолжить хриплым голосом:

– Я еле ноги оттуда унёс, Рытин, вам неведомо, что там за ужас. Я после не мог спокойно спать три года. И сейчас мне не по себе.

– Рассказывайте уж, – вскочил я и заходил перед ним, а после и вокруг. – Да говорите же, наконец! Что же это за дело! Мало того, что каждый встречный что-то знает – так ещё все молчат! Каждый хранит свою ничтожную тайну, будто наседка высиживает яйцо. Ответьте же мне, почему нельзя, как делается в науке, опубликовать свою часть познаний, чтобы другой очертил свою – и вскоре мы все сможем узреть истину. Все – а не какой-то один орден. Вместе мы раскололи бы задачу как орех! Так делают математики и физики – ко всеобщему благу! Особенно вы, Жан-Луи, чего ждёте вы – пока вас убьют по-настоящему? Огласка могла бы спасти вас, вы не находите?

– Silentium post clamores, друг мой, молчание после шума, – горько рассмеялся он, видя моё искреннее негодование. – Разве не замечали вы, как в любой науке шум сменяется молчанием, и вновь шумом споров? Но более всех звонят те, кто дальше от истины или потерял нить. Тот же, кто держит её за хвост и медленно тянет на свет, обыкновенно молчит как рыба. А хуже того, как делали недавно и учёные, публикуют шифрованные анаграммы, сохраняющие им право первенства как и тайну открытия. Так что если где-то и слышите разговоры – это болтают те, кто ничего не ведает и хочет вызвать на разговор людей сведущих. Но истина добывается в тишине. Возьмите в пример хотя бы себя. Для чего вы тут шумите? Чтобы выведать у меня нечто полезное. Так я на всякий случай напомню вам о свитках, которые вы не даёте мне прочесть, и в добыче коих роль моя велика.

– Всё главное я вам поведал, – с раздражением ответил я. – Ни слова о том, где покоятся кости исполинов, там нет. Из вашего рассказа выпущена сердцевина. От дня, когда отряд ваш расстался с конвоем, и до минуты вашего возвращения.

– Это потому только, что я не люблю вспоминать об этом, – глухо вымолвил он.

– В награду я поведаю вам о находках князя Прозоровского.

– Я не торгуюсь, но мои воспоминания тяжелы. Слушайте же. С самого начала многих терзали дурные предчувствия. Немало людей успело перессориться по пустякам за те четыре дня, что в меру быстрый караван наш из двенадцати всадников и пяти лошадей, навьюченных припасами и инструментом, преодолевал в обход редких поселений сто двадцать километров до заветного болота. Лето выдалось жарким, так что никаких топей мы не нашли, посему проводники, они же и вожаки наши, шепчась на привалах и сверяясь с секретными картами, долго не могли вывести нас к месту. Мы кружили где-то рядом, опасаясь казачьих разъездов, впрочем, напрасно – так глубоко на севере нас никто не ждал, а случайные крестьяне издали видели в нас бояр на охоте, ибо французские костюмы оставили мы на хранение гусарскому полковнику. Один из офицеров, переодетый в мундир русского драгуна, спустя неделю отправился назад с донесением, но на другой же день место отыскалось. Недалеко от странной одинокой церкви, на островке посреди сухого камышового моря, мы обнаружили основание древнего капища, и разбили там лагерь. Никогда не забуду я тот шорох травы, скрывавшей от нас всё окрест. Поначалу мы посчитали, что нам это на руку – ни одна душа не могла видеть нас или слышать, но вскоре это стало сводить с ума, потому что с захода солнца нам начинали мерещиться подкрадывающиеся отовсюду враги, и никакие наблюдатели не могли проникнуть взглядом за колыхавшуюся живую стену. Даже лошади испытывали беспокойство. Раздоры накатывали один за одним, отношения вконец испортились, командование оказалось никудышным, потому что не могло сплотить людей, заботясь о своей цели. То странное задание вызывало у многих ропот, грозивший открытым бунтом. Никому не хотелось копать, особенно когда мы отрыли старую кладку строения, уходившую мрачной лестницей вглубь. Некоторые требовали ответов немедленно. Пустили слух о кладе, и что каждому достанется доля, но в это, кажется, никто не верил. Начавшийся дождь превратил истоптанный лагерь в грязное месиво. Недовольство стало открытым, когда выяснилось, что припасов осталось только на путь назад. Но спокойствие главных лиц заставило меня предположить, что обратно вернутся не все лошади, а возможно, и люди. Утро шестого дня принесло первые находки в раскопе, и дальше там работали только мы – проверенные копатели египетских гробниц, и наши таинственные начальники, настоящих имён которых я так и не узнал, ибо назывались они вымышленными прозвищами мастеров ордена. Мне сразу не понравились огромные кости, во всём, кроме их величины, схожие с человеческими. Тем временем гигантские ступени, уводящие на глубину четырёх метров, упёрлись в огромную плиту с письменами на неизвестном языке, и я, запасшись лампами, перебрался в это жуткое подземелье для зарисовок, что оказалось ничуть не лучше прежнего раскопа. Вечером на совете постановили её подорвать, чтобы открыть путь дальше, и принялись подводить мину. И тут явился – он. Странный визитёр возник тихо, словно бы всегда стоял на том месте, где его заметили. Никто не понял, с какой стороны и когда появилась эта фигура огромного роста в сером балахоне, среди хаоса поспешной работы, и долго ли незримые глаза из-под капюшона наблюдали за нами. Просто кто-то вдруг крикнул, и я не знаю никого, у кого мороз не пробежал по коже. Он возвышался над верхушками камышей, и лейтенант Ришар, первым очнувшись от наваждения приказал схватить незнакомца. Поспешно похватав ружья, гвардейцы бросились его окружать, но он немного пригнулся, не обратив к нам спины, шагнул в траву и был таков. Никто, кажется, не изъявил желания долго искать его в этом сумеречном море серого тростника, чтобы вступить с ним в рукопашную, поскольку выстрел стал бесполезным, а только штык. Некоторые предположили в нём русского, из местных, Ришар доложил командиру отряда, что лазутчика изловить не удалось, но того, кажется, это совсем не озаботило. Я слышал, как он лишь поблагодарил офицера, и прибавил, что это ничего не изменит для всех нас. Голос его звучал как-то обречённо, и мне пришёлся совсем не по душе. В сопровождении помощника я с трудом заставил себя в последний раз спуститься в подземелье с фонарём, чтобы успеть доделать работу до взрыва, и когда уже перечертил знаки с плиты, почуял дальнее содрогание из глубины. Тогда я ещё не испугался, но через минуту дрожь повторилась уже ближе, словно бы приближалась ко мне. Я оцепенел, не в силах пошевелиться, словно моё движение могло выдать меня, а огромный камень через минуту сотрясся от какого-то воздействия изнутри. «Это – дверь!» – пронзила меня кошмарная догадка. Трудно передать, каких усилий стоило мне отмести простую мысль о существах за нею. Только теперь я осознал, что столкнулся с чем-то очевидным и неведомым одновременно, и оно было чудовищно. Пулей вылетели мы наружу, где все сбились в кучу с ружьями, пытаясь определить угрозу и выстроить оборону. Лейтенант приказал поочерёдно седлать лошадей, и никого не пришлось упрашивать. Найденное в раскопе без моего ведома навьючили на моего коня, но тогда я ещё не знал, что увязано в мешки, где раньше хранилась еда. Смеркалось быстро, и ехать предстояло в ночь, нам объяснили, что это делается для того, чтобы без риска проскочить мимо заслонов русских, но все понимали, что причина кроется в чём-то куда более грозном. Один из сапёров предложил напоследок поджечь фитили, но тут уж воспротивились наши главные начальники. Впрочем что так, что эдак – ни один из них не вернулся домой… Как ни поспешны были сборы, они затягивались, потому что приходилось удерживать храпящих лошадей, и мы отступили подальше от раскопа, на край вытоптанной поляны поближе к тропе, ведшей обратно. И тогда в мерцании факелов я увидел вдали на фоне изрядно потемневшего неба огромные призрачные существа. Не могу поклясться в истинности, и подтвердить мои впечатления сегодня уже некому, но эти твари, имевшие сравнительно с нами рост двукратный или того больший, словно бы сгущались. Поначалу казавшиеся наполовину прозрачными, они минута за минутой обретали плотность, и движения их всё более и более производили шума. Я не стал дольше медлить, тем паче что коня своего я не мог сдерживать, и, с трудом оседлав рвавшееся животное, метнулся прочь.