Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2

– Ужели? – притворно удивился я и раскурил трубку, чтобы дать ему время осознать своё положение. – Говорите, Артамонов. Имейте в виду, крики не помогут вам, мы слишком далеко от ваших тюремщиков, а более здесь никто вовек не объявится, ибо ценности разграблены до нас.

Я преувеличивал, сильные крики рано или поздно могли достичь ушей ищущих его. Но разве стали бы его искать столь тщательно, да и разве выиграл бы он от общения с ними? Возможно, он тоже понимал это. Находиться между наковальней и молотом не слишком приятно.

– С чего же начать? – вопросил он, и в его голосе я ощутил достаточную примесь отчаянья, ибо Прохора внизу конечно не было, тот ушёл вперёд разведать выход и попросту спустил в колодец масляную лампу, на мерцание которой и попался художник.

– Я недолго могу ждать, здесь холодно. Там у вас места, кажется, довольно, но выходов нет нигде, разве что вы до смерти не источите руками песчаник на винтовую лестницу. Начать можете с чего угодно вам. Меня, например, долго занимал вопрос: почему вы уехали? Но теперь я хочу знать, зачем вы вернулись?

Понимая, что меня вконец может разозлить ложь, он не стал отпираться, хотя мог бы сказать, что отпрашивался как раз в Египет, где мы и повстречались.

– За вами, Рытин. За настоящим камнем.

– Отчего же вы так жить без него не можете, что снова явились сюда? Рассказывайте без утайки, и знайте, что мне неведомы только ваши мотивы.

Не сиди в таком незавидном положении, он ни за что не поверил бы в моё лживое утверждение, и мог бы посмеяться, сказав, что уж если я следил за ним, то должен догадаться и о мотивах. Выбор однако диктовался мною, так что он начал:

– Из Бейрута через Смирну в Константинополь – там хотел я дожидаться Анны, но известный вам секретарь Титов, стоило лишь мне по неосмотрительности отметиться в Коммерческой канцелярии, учинил мне допрос. Я испугался, поняв, что он среди членов тайного общества – и выложил всё.

«Оттого Титов и ведал про лист, возимый в Дамаск!» – вспомнилось тут же, так что вовсе не проговорился я тогда, мнимо отравленный. Получило объяснение и письмо княгине Наталье Александровне с требованием разыскать рукопись Акриша. Титов, узнав о намерении Прозоровских явиться в Бейрут, взял одно из заранее заготовленных писем за печатью и подписью Голицына, начертал на пакете имя княгини и… Он далеко пойдёт, этот юный посольский чиновник.

– Он же настоятельно отсоветовал мне задерживаться в Константинополе. Не скрою, я имел порыв показать ему копию скрижали, ведь он определённо что-то знал, но после решил не менять первоначального своего решения и отплыл в Одессу. После я узнал, что вы провели меня – Анна не собиралась в Царьград, но тем лучше, ибо отсутствие добрых чувств моих к вам только помогало свершать намеченное: отобрать у вас Анну, а у князя имение. Она ничего не теряла, кроме отца, которого мне надобно было поскорее свести в могилу почётным образом. Я не испытываю к нему с некоторых пор никаких сердечных чувств, и не знаю, какая из двух большей причиной отвержения моего бывшего благодетеля: предательство завещания моего отца или уверение не выдать дочь за художника. Кто-то использует мышьяк, я же для сходной цели вёз ему за пазухой камень. Согласитесь, Рытин, я имел непростую задачу – убедить его в безопасности медленного убийцы и заставить работать со скрижалью, ведь он провидел за ней что-то дурное.

– Лжёте, Артамонов! Вы знали, что ваша поделка не может причинить вреда, ведь сами сделали её и остались живы.

– Мой камень, то есть ваш – да, он безвреден, но у кого-то в России был ваш оригинал. Я полагал испробовать сначала копию, чтобы успокоить его сомнения, а тем временем расследовать, где тот, с которого вы сделали верный рисунок. Первым делом я посетил некоего Бларамберга – директора музея древностей. Он был плох, но с радостью принял мои подношения – несколько византийских безделушек, коими полон Царьград. Скрижаль заинтересовала его чрезвычайно, и он выпросил её на неделю. Мне жаль старика, но ему так и эдак оставалось недолго – тяжёлый недуг правил его к могиле, я с трудом удерживал свои руки, чтобы не закрываться от его кашля. И пробыл в Одессе два месяца, вместо недели, наблюдая за его поисками и – концом. К Прозоровскому прибыл я под Рождество. – Артамонов сам закашлялся.

– Промочите горло, и кончайте поскорее.

Он подобрал брошенную флягу и сделал несколько жадных глотков.

– Это не амонтильядо, – заключил он.

– Все меня обманывают! – всплеснул я руками.

– Слушайте дальше. Князь много работал с моим камнем – безо всякого вреда для себя. Раз я отправился к Ведуну, зная, что настоящую скрижаль показывали ему. Он лишь взглянул на неё, и расхохотался злым и беспощадным смехом. Крепкий старик, он попытался отобрать у меня реликвию, но я вырвал её и бежал. Вернув князю камень на стол, где он лежал обычно все эти недели, я увидел письмо Анне, которое не мог не прочесть. Радость моя не знала границ: в нём Прозоровский прямо обличал вас в интригах, краже камня и производстве фальшивок с неведомой целью. Он требовал скорейшего возвращения домой.

«Теперь ясно, какого сорта письмо так встревожило княжну Анну, что она обвинила меня во всех преступлениях, – подумал я. – И что досадно более всего, обвинила не только справедливо, но и на основании истинных выводов своего отца».

– В поисках оригинала я вспомнил рассказ Титова о ваших с Муравьёвым скабрёзных похождениях. Уже поздней весной отправился я в Петербург.

– Сколько раз заявлялись вы к Муравьёву?

– Единожды! Он сделал вид, что не понимает, но актёр из него…

– Молчите! Вы показали ему подделку?

– О, нет, она всё время оставалась у Прозоровского. Её я изъял окончательно перед тем, как снова тайно отплыть в Константинополь, и как узнал после, разминулись мы с Анной лишь днями. Там отдал я камень Россетти в обмен на обещание оставить меня. Но, как видно, обещания их стоят недорого.

– Фальшивый камень обменяли вы на фальшивое обещание, – саркастически подбил счёты я. – Обратимся к началу. Почему не сказали вы мне о ваших встречах с князем Гагариным в Риме?

– Я и сам только здесь осознал, какой важности они были. Некогда в Риме служил послом Андрей Яковлевич Италинский, сам любитель древностей, знаток восточных языков и член многих археологических обществ. Личность таинственная, он собрал вокруг себя целый пантеон художников, ходили слухи, что правительство обязало его установить надзор за пенсионерами от Академии… Его многие недолюбливали, Кипренский рассказывал мне о его грубости, что он-де вмешивался в дела искусства, пытался править художниками как чиновниками…

– Они были нужны ему для копирования старинных манускриптов, ведь так? – прервал я.