Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2

Я ощутил словно бы укол от быстрой догадки, которая заставила обернуться мыслью в свою сторону. Я попробовал рассуждать, но времени недоставало, потому просто спросил, зная, какой будет ответ:

– Вам удалось прочитать его?

Он молчал, наблюдая за потугами моего разума, отражавшимися в моих глазах.

– Нет.

– Но последующие племена просто обязаны были перенять хотя бы что-то от того языка, и мы узрели бы преемство.

– Я всегда задавал себе вопрос, – вместо ответа сказал он, – какой из народов наследовал то первичное наречие, после того, как Господь смешал языки строителям Вавилонской башни?

Я пристально взирал на его улыбку, не более загадочную чем беспомощную, и чувствовал, что больше он не скажет – из нежелания или по незнанию.

Немало времени прошло в молчании, свечи давно догорели, и мы оставались почти невидимы друг другу, долго беседуя о множестве предметов, пока под утро я не спросил то, что долго готовил.

– Я заметил, Жан-Луи, что вы по-прежнему силитесь не употреблять слов добро и зло.

– Мы учёные, а сущности сии не проверить в бесстрастном опыте, – глядя на меня добрыми глазами, зло отрезал он. – Послушайте же, я когда-то допустил ошибку, не повторяйте же вы её! Я был молод, полон сил и горд. Мой разум тешился загадками мироздания, швыряясь вопросами бытия словно шарами петанка. И вот я забытый всеми, отпетый заживо, заброшенный на край света и скитающийся по задворкам мира в одиночестве и страхе, без семьи и наследников. Хотите того же? Тогда сидите, не вставайте. Я думал, что выиграю свою игру, но свёл к ничьей лишь первую партию из ста, израсходовав на это все жизненные силы. За каждым мрачным поворотом кроется не свет разгадки, а ещё один длинный тёмный коридор. В лучшем случае я сгину в этих песках или упокоюсь под обломками истуканов. В худшем… Раньше или позже они отыщут меня, и как лучшее – убьют. Или будут ставить на мне свои дикие опыты. Или – убьют, а после будут ставить свои дикие опыты! Знаете, чего они хотят, Рытин? Знаете, для чего им язык ангелов и ваши магические квадраты? Знаете, зачем они желают уйти под тот предел времени, когда Адам ещё не вкусил со древа познания?

Он бросался в меня намёками, словно желая показать своё превосходство. Но мог ли сам он связать их воедино, или теперь ждал этого от меня?

– Не знаю. Но скоро узнаю.

– Не тешьтесь. Я тоже не знаю, но хотя бы постиг суть вопросов.

– Я близок помимо вас, Карно. Так что можете молчать. Вы – прочитанная книга, дальше я пойду без вас.

– Поймите, Рытин, смерть для них – это игрушка. Не попадайтесь им, бегите! Вы ведь тоже задаётесь одним страшным вопросом: почему они медленно работают поколениями, уже, возможно, не первую тысячу лет?

– Вскоре мне откроется и этот ответ.

– Тогда примите заранее мои соболезнования, – без тени иронии отозвался он. – И не забудьте, что их всех убили.

– Я не боюсь вашего тайного ордена.

Я повернулся к нему спиной и зашагал прочь, когда вдогонку услышал:

– Их всех убили, Рытин. Всех убили… Тот народ, что знал язык Вавилонской башни.

Рассвет еле брезжил, я почти ощупью спустился к реке, растолкал гребцов и велел им трогаться в обратный путь.

За дни моего отсутствия Прохор не сумел хитростью добраться до Владимира Артамонова, но приготовил целый план наступления и отвлекающего манёвра. Чтобы расчистить старый выход каменоломни, заваленный валунами в мой рост, пришлось нанять полдюжины работников. Хилые на вид, они однако за полдня управились с тем, чтобы открыть лаз, который, прежде чем осыпать края, позволил протиснуться двоим: Прохору и его проводнику, добытчику, промышлявшему гробокопательством, шустрому святотатцу, оставшемуся без работы с приходом заморских конкурентов и знавшему некогда штольни подземелья. Я остался у входа, наблюдать, чтобы рабочие расширили ход и как подобает подвели крепи, а также на случай, если кто-то из европейцев проявит ненужное любопытство, объяснить это началом раскопок гробницы сына жреца Аминотеописа V. Пара лазутчиков вылезла обратно уже ночью: проплутав в темноте, они-таки нашарили нужный путь, и Прохор протянул там тонкую бечёвку. Секретарь мой проявил себя мастером пряника и кнута. Щедро расплатившись с осведомителем и для острастки пригрозивши ему жестокой расправой, если проболтается (для чего стиснувши шею одной рукой, он приложил к его носу кулак другой) Прохор поведал мне о том, что сумел переброситься с Артамоновым несколькими словами, из которых сделал вывод, что художник готов ждать освобождения ещё сутки или двое. На допросах болтал он о многом, но не о главном, понимая и сам: узнав необходимое, главари ордена постараются от него избавиться. Длинной речи не получилось: другой подземный ход наполнился эхом шагов и отсветом факелов: к Артамонову двигались его тюремщики. Хлебников же надоумил меня и кое о чём ещё.

На другой вечер, прихватив инструменты для взлома железной решётки, мы отправились в путь, и в полчаса путеводная нить привела нас к месту, в котором участь пленника не мог я представить без содрогания: в сравнении с ним мой жалкий острог представлялся Гранд-отелем.

Пока Прохор поудобнее прилаживал рычаги, я сообщил художнику, что он нужен мне для помощи в освобождении Голуа. Удивлённый коротким рассказом о непричастности Этьена к делу его ареста, художник обещал содействовать не только в сей авантюре, но также в ограблении Себастьяни. Я не стал скрывать от него, что обманом он не спасётся, разве что у него прибавится добровольных преследователей. На всё про всё имелась у нас ночь до утра, когда хватятся художника. Протяжный скрежет вмурованных в камень решёток известил Артамонова о свободе, если под освобождением можно мнить согбенное передвижение по кривому узкому лазу длиной саженей в сто, пока мы не добрались до широкой стези, где можно было шагать в рост.

– Что вы пьёте? – спросил Артамонов, заведя свой факел сбоку.

– Мне сегодня прислали бочонок амонтильядо; по крайней мере, продавец утверждает, что это амонтильядо, но у меня есть сомнения, – ответил я.

– Я могу их развеять, у меня хороший вкус на вина.

– Значит, я поступил опрометчиво, заплатив за это вино как за амонтильядо, не посоветовавшись сперва с вами. Осторожно, здесь колодец. Спускайтесь на свет. Эй, мы идём! – крикнул я в глубину.

– Тут саженей пять.

– Верёвки отмерено три с половиной. Держите конец. Торопитесь.

В две секунды он соскользнул в каменный мешок. Ненадолго фигура его исчезла из вида, но вскоре вернулась с фонарём над головой. Верёвка, вытянутая мной, качалась настолько высоко, чтобы он не смог допрыгнуть. – Но я не вижу, куда идти.