Джеймс Купер - Землемер

— Будь спокойна, жена. Бесследный мой старинный и верный знакомый, а его друг должен быть и нашим Другом.

Признаюсь, этот разговор поставил меня в неприятное положение.

— Что касается переездов, то я всего два раза переехал, не заставив заплатить себе за постройки. А это не дурно для человека, поменявшего свое жилье семнадцать раз. Притом я еще довольно молод, чтобы переехать восемнадцатый раз. Повторяю: лишь бы продать лес, а там мне нет дела ни до больших, ни до маленьких Литтлпэджей. Без колеса мельница немного стоит, а мое колесо путешествует с нами с тех пор, как мы оставили Вермонт; оно привыкло двигаться и может идти дальше.

— Это так, Аарон, а лес! Вода сейчас мелкая, нужно ждать по крайней мере добрых три месяца, чтобы можно было отправить все. Подумай, сколько мы затратили на приготовление досок времени, труда — и для того, чтобы все это пропало!

— Кто тебе говорит это, жена! — спросил Мильакр, стиснув губы и сжав кулаки. — Эти доски облиты нашим потом, этого уже довольно, чтобы они принадлежали мне.

Мне показалось странным это понятие о собственности. Поэтому не виноват был бы и вор, который, похитив вещи, оросил бы их своим потом. А сколько есть людей, которые убеждены в справедливости таких понятий и которые громко кричат против всех опровержений.

— Я не хочу, чтобы твой труд пропал ни за что, ни про что! — сказала жена. — С тех пор, как мы живем здесь, ты усердно и честно трудился со своими сыновьями. Накладно и обидно будет, — продолжала Пруденс, выразительно взглянув на меня, — если мы срубили деревья, перенесли их на мельницу, распилили на доски, и для чего? Чтобы пришел чужой человек и сказал нам:

«Все это мое!» Где бы это ни случилось, все же это не справедливо; будь хоть в Нью-Йорке или в Вермонте.

Скажите нам, как вас зовут; кажется, в этом нет ничего дурного!

— Решительно ничего, — ответил я хладнокровно. — Меня зовут Мордаунт.

— Мордаунт! — повторила с живостью старуха. — Кажется, мы никого не знаем? Что ты скажешь, муж?

— В первый раз слышу. Для меня все равно, лишь бы он не был какой-нибудь Литтлпэдж.

Услышав этот ответ, я вздохнул свободнее. Потому что очень неприятно было попасть в руки к этим людям, у которых не было ни чести, ни совести. Все они были огромного роста, широкоплечие и атлетического сложения. Нельзя было и думать о сопротивлении, тем более, что у меня не было оружия. Индеец был предусмотрительнее меня; в той хижине, где мы находились, на стенах висели четыре карабина, и, вероятно, у каждого члена семейства было еще собственное оружие. Для людей такого рода карабин был первая необходимость, потому что служил им и средством к пропитанию, и защитой против врагов.

В это время старуха Пруденс встала из-за стола, чтобы заняться хозяйством. Лавиния молча помогала ей, мы же все вышли из хижины. Я с большим вниманием стал рассматривать поселение Мильакра и все им похищенное.

Похищения эти были немаловажны; позже они были оценены беспристрастными судьями в тысячу долларов.

Следовательно, тысяча долларов была совершенно потеряна, потому что нельзя было ожидать уплаты от таких людей, какими были Мильакр и его сыновья. Такие люди всегда готовы сказать: «Я за все отвечаю, я все обеспечу».

Вообще, много любят обещать те, которые ничего не имеют.

— Не дурен кусочек, — сказал Мильакр, настоящее имя которого было Аарон Тимбернан, — славный кусочек, господин Мордаунт. Жаль было бы отдать его такому человеку, который и в глаза его не знает.

— Вы знаете законы?

— Я знаю только то, чему научился на протяжении жизни.

— Ну, так вы не очень разбираетесь в них; это видно по вашему лицу. Но по разговору вашему, по тому, как вы объясняетесь, видно, что вы грамоте обучались, а поэтому должны все же знать больше нас, жителей лесов.

— Если я и приобрел кое-какие познания, — ответил я скромно, — мне однако не помешало это, как вы видите, вести лесную жизнь.

— Если есть к чему наклонность, то всегда надо уступать ей. Попробуйте удержать в четырех стенах тех, которым необходимо дышать свежим воздухом! Не знаете ли вы, можно ли будет продать строевой лес выгодно нынешней осенью?

— Все идет хорошо со времени мира, и поэтому можно; думаю, что лес не потеряет своей цены.

— Пора, пора! На протяжении всей войны лучшая доска была не дороже куска коры. Мы терпели восемь тяжких лет, я хотел уже все это бросить и отправиться куда-нибудь, но подумал: все на свете имеет свой конец, а поэтому и война когда-нибудь закончится.

— Это справедливо. В самом деле, я думаю, что война была для вас не лучшим временем.

— Отвратительное время!.. Впрочем, война, как н мирное время, имеет свои хорошие стороны. Однажды неприятель ловко захватил большой обоз с провиантом; там была и свинина, и хлеб, и ром из Новой Англии, и чего только там не было! Чтобы все это увезти, он нанял все повозки, какие были поблизости; пошли и мои лошади. Я сначала отговаривался, потому что лошади были заморены, а потом, наконец, согласился. Земля была лесистая; я твердо знал все тропинки, все углы и закоулки, а поэтому, выбрав удобную минуту, свернул в сторону, так что никто и не заметил меня, и преспокойно добрел с поживой к своей хижине, как будто на рынок съездил. Никогда еще удачнее этого я не путешествовал, да и главное, что поездка была не далекая.

Старик скваттер остановился и захохотал. Смех его был так чистосердечен, как будто совесть никогда не упрекала его ни в чем. Этот эпизод казался ему прекрасным; он рассказал его мне, по крайней мере, раз шесть за короткое время, которое я провел с ним. В первый раз я увидел легкую улыбку на лице Зефана. И в то же время я заметил, что этот молодой человек с мужественной и грубой осанкой не спускал с меня глаз и взглядами своими начинал смущать меня.

— Действительно, счастливый для вас случай, — сказал я, когда радость его несколько затихла, — особенно если вы не должны были возвращать захваченного правительству.

— А зачем возвращать? Правительство было бедное, я согласен, но все же оно было и будет богаче меня. Когда вещь переходит из рук в руки, то и владельцы меняются.

О, бедная человеческая натура! Тебя везде встретишь.

Человек, дурно поступивший, всегда ищет средство извинить себя. Когда рассудок его омрачен страстями, он всегда требует новых правил, новых условий для своей защиты.

— Не случалось ли вам когда-нибудь быть по своим делам в суде? — осмелился я спросить у скваттера.

Мильакр, перед тем, как ответить, немного подумал.

— Да, случалось. Мне сказали однажды, что если я знаю право, по которому владею землей, то могу смело защищаться от законного владельца. Я явился в суд, но, господин Мордаунт, меня ощипали там как цыпленка, и больше меня туда не заманят. После этого уже прошло много времени; это случилось до войны с французами.