Джеймс Купер - Палач, или Аббатство виноградарей

И замок, и род Блоне, сохранившиеся до сих времен, были древнейшими в Во. Первой постройкой была башня — квадратная, грубая, возведенная на скале, из тех, которые там и сям возвышали свои нагие вершины. Прочие здания возводились позднее вкруг этого ядра, в разные века, пока наконец не явилось то причудливое сочетание строений, которые мы можем наблюдать повсюду в Швейцарии, и в самых суровых, и в более благодатных ее землях.

Терраса, по которой сейчас шли Адельгейда и ее отец, представляла собой прогулочную площадку с неровной поверхностью, затененную старыми деревьями, росшими возле главных ворот, или въезда, в замок; расположена она была на уступе той же скалы, что служила ему фундаментом. Площадка эта была обнесена парапетом и имела все, что полагается для небольшого сада: скамьи, искусно сделанные клумбы, посыпанные гравием дорожки, сплетающиеся в хитроумную сеть, но главным ее достоинством было то, что с нее открывались чудеснейшие виды, что когда-либо ласкали человеческое око. Внизу расстилались волнистые, покрытые дерном склоны, с виноградниками, деревушками, красивыми рощами; повсюду взгляд замечал либо крышу старинного замка, либо шпиль деревенской церкви. Швейцарская архитектура не слишком величественна, и ее достижения значительно уступают нашим; но красота и привлекательность мест, неистощимое разнообразие рельефа, склоны холмов, прозрачный воздух придают стране особое очарование. Веве располагался у самой кромки воды, в сотнях футов ниже, и, казалось, весь умещался на очень узкой полосе, хотя на самом деле город был довольно обширен; зато дома Сен-Сафорина, Корсье, Монтрё и множества деревень жались друг к другу, и оттого эти человеческие селения напоминали прилепленные к скалам осиные гнезда. Но главное очарование являло Женевское озеро. Путешественник, которому не случалось видеть это озеро в гневе, ни за что не догадался бы, насколько оно опасно, созерцая простертую внизу на множество лиг блистающую водную гладь, похожую на огромное прозрачное зеркало. Шесть или семь барков были разбросаны по ней, с небрежно обвисшими парусами, будто просясь на полотно; добавьте к этому случайное и живописное положение рей и нарочито выпуклые корпуса — и картина будет завершена. Вдали, в одной стороне, виднелась Юра, в другой дымчато синели пределы Италии, не принадлежащие ни небесам, ни земле, царство вечных снегов. Рона блистала в лугах Вале, насколько это было видно с возвышенности, где располагался замок, и Адельгейда попыталась проникнуть взором в те лежащие меж гор долины, что вели в солнечные края, куда направлялись путешественники.

Дочь и отец, гуляя по затененной листвой террасе, испытывали чувство безмолвного восторга. Счастливые, спокойные, только что пережившие внезапную радость, оба как никогда были склонны к восприятию благотворных впечатлений. Адельгейда то и дело вытирала глаза; но, судя по тому, что они сияли, а на щеках был разлит здоровый румянец и улыбка то и дело трогала алые губы, можно было заключить, что слезы девушки скорее сладостны, нежели мучительны. Она еще не окрепла настолько, чтобы близкие ее окончательно позабыли о своем беспокойстве, и, однако, те, кто еще недавно видел ее бледной и поникшей, замечали значительную перемену к лучшему.

— Надо ли швейцарцу пересекать Альпы, — спросила Адельгейда, когда они остановились, любуясь величественной панорамой, — чтобы оказаться в краях, где воздух прозрачен и мягок, солнце сияет и пейзаж радует глаз своим разнообразием? Неужто в Италии больше мягкости, очарования и здоровья?

— Эти края часто называют нашей швейцарской Италией. Вон там, в той деревушке близ Монтрё, поспевают смоквы; отвесные скалы защищают эту землю, щедро озаряемую солнцем, от холодных ветров, и потому ее добрая слава вполне заслуженна. Но те, кто желает развлечься и заодно поправить здоровье, предпочитают ехать в страны, где найдется больше впечатлений для ума и где большее разнообразие занятий, вкупе с мягкостью климата и роскошью природы, скорее будет способствовать выздоровлению.

— Но ведь ты признал, отец, что сейчас я здорова и весела, как в первые дни своего девичества, проведенные в замке Вилладинг.

— О, если бы эти дни вернулись вновь, моя родная! Тогда бы остаток своей жизни я провел безмятежно, как святые, хотя, Бог свидетель, в прочих отношениях я бы не смог уподобиться им.

— Разве ты почитаешь за ничто спокойствие совести и неколебимость надежды, отец?

— Пусть будет так, как ты желаешь, девочка. Я готов стать кем тебе угодно: святым, епископом, отшельником, только бы видеть тебя счастливой и улыбающейся, какою ты была всегда, пока тебе не исполнилось восемнадцать лет. Если бы я знал, что ты вернешься от моей милой, славной сестры такой, словно тебя подменили, я запретил бы тебе гостить у нее, несмотря на всю мою любовь и почтение к ней. Но и мудрейшему из смертных неведомо, что может приключиться с ним через час. Так ты говоришь, что сей храбрый Сигизмунд уверен, будто я никогда не дам согласия на брак с тобой человеку небогатому и незнатному? Что ж, ему не откажешь в скромности и благоразумии, однако он недооценивает мое добросердечие.

— Да, он в этом уверен, — отозвалась Адельгейда робким, чуть дрожащим голосом; однако по ее доверчивому взгляду было ясно, что тайн между дочерью и отцом не существует. — Он слишком честен, чтобы пытаться завоевать сердце дочери аристократа без согласия на то ее родственников и друзей.

— То, что мальчик полюбил тебя, Адельгейда, это естественно и только служит подтверждением его собственных достоинств; но мне обидно, что он недооценивает мою благожелательность и справедливость. Что мне знатность и богатство, если речь идет о твоем счастье?

— Ты забываешь, уважаемый отец, что ему еще только предстоит узнать, насколько мое счастье, во всех отношениях, зависит от него.

Адельгейда говорила быстро, с теплотой в голосе.

— Ему известно, что я отец, а ты моя единственная дочь; ему, как человеку рассудительному, следовало бы лучше понимать чувства старика в моем положении и не сомневаться в моей к нему привязанности.

— Да, но ему никогда не приходилось быть в положении отца единственной дочери, — с улыбкой заметила Адельгейда, — и потому он не может постичь твоих переживаний. Ему известны предрассудки относительно аристократической крови, и навряд ли сыщутся богачи, которые поделились бы своим богатством с ним, бедным юношей.

— Он рассуждает как состарившийся нищий, а не как молодой воин, и я заставлю его понять, что оскорблен недооценкой моих качеств. Или мы не Вилладинги, владельцы обширных земель, обладатели весомых прав среди граждан, чтобы мечтать о чужих деньгах, наподобие убогих попрошаек! Вы оба не понимаете меня, а иначе никто бы из вас ни минуты не предавался опасениям!