Михаил Зуев-Ордынец - Последний год

Его мысли перешли на Красное Облако. На Великом Костре сахему «надели рога великого воина ттынехов». Он теперь не только глава племени, но и ттынеховский главнокомандующий, военный вождь народа.

«Краснокожий Гарибальди! — подумал Андрей. — Но сколько отчаяния было в его глазах, когда зимней ночью в бараборе он крикнул: „Горе нам! Черный страх вцепился в наши сердца!“ Что ж, отчаяние — последнее оружие, иногда и оно дает победу»…

А запах черемухи становился все сильнее и сильнее. Так пахло весной в старом гагаринском саду. Всюду, даже в комнатах дома, томительно пахло черемухой. А вот и она, увешанная гроздьями распустившихся цветов, вся, как один огромный белоснежный букет. Он потянул к себе ветку понюхать, и черемуха щедро осыпала его желтой плодоносящей пыльцой. Ему захотелось сорвать благоухающую гроздь, но ветка, налитая весенними соками, упруго сопротивлялась. От его усилий начали осыпаться нежные соцветия, и он выпустил ветку, жалея дерево. И вдруг перед глазами его сверкнула сталь, и перерубленную ветку подхватила маленькая смуглая рука. Перед Андреем стояла Айвика с веткой черемухи в одной руке, с маленьким алеутским топориком в другой. Верхняя ее губа с темным нежным пушком вздрагивала в радостной улыбке. Она спрягала лицо в цветах и красивым змеиным движением опустилась на землю. Андрей нерешительно помялся и сел рядом с ней.

Девушка снова улыбнулась и маленькой жесткой ладонью провела по лбу русского.

— Ты все думаешь? О чем ты думаешь, Добрая Гагара?

Андрей тоже улыбнулся, пожав плечами.

— Айвика знает, о чем ты думаешь. Ты хочешь поскорее уйти от наших костров к кострам твоего народа, к своей яххе и к своим женам. — Она взяла руку Андрея и, перебирая его пальцы, спросила тихо, почти шепотом: — Сколько у тебя жен, Добрая Гагара? Две, три? Их лица приятны для глаз?

— У меня нет ни одной жены, Айвика, — печально ответил Андрей.

Глаза девушки широко раскрылись в молчаливом удивлении. Они были не черными, как показалось Андрею сначала, а темно-золотистыми. Черными их делали длинные жесткие ресницы. И Андрей прочел в этих глазах то, что мужчина читает в глазах женщины. Он смутился. Он начал бояться самого себя, его волновала близость Айвики, терпкая женственность ее цветущего юного тела.

Девушка, обхватив руками круглые колени, обтянутые тонкой, как полотно, рыбьей камлейкой, заговорила, не спуская глаз с лица русского.

— Твое белое лицо — холодный свет луны. Твои синие глаза — зимние звезды. Луна и звезды не греют. Мне холодно смотреть на них.

В голосе ее были печаль и жалоба, Андрей смутился еще более. Это было похоже на «души доверчивой признанье».

Айвика вдруг тревожно выпрямилась и посмотрела пристально в глубину леса. Там кто-то шел. Вглядевшись, Андрей увидел индейца. Он решил, что это снова Громовая Стрела, но из зарослей орешника вышел незнакомый ему пожилой и очень толстый индеец. Такого франта Андрей видел впервые. Короткая замшевая кухлянка его была обшита по рукавам и подолу бисером, пластинками меди и маленькими колокольчиками. При каждом его движении слышались звон и бряцание, как на упряжке праздничной тройки. Запястья индейца украшали тяжелые браслеты красной меди, а на груди, от горла до пояса, висели пронизки цветного бисера и стекляруса, сверкавшие на солнце, как щит. На голове его была зеленая чиновничья фуражка, а на ногах смазные сапоги.

— Какой щеголь и богач! — засмеялся Андрей. Он знал меновые цены редутов и одиночек, и определил, что на индейце навешено целое состояние. — Смотри, Айвика, он навесил на себя сто бобров! Какой хороший охотник!

— Это не охотник. Это торгован, Такаякса! — презрительно прищурила Айвика глаза. — Он утром сказал мне: «Приходи в лес, когда солнце уйдет в подземный мир. Я дам тебе стекло касяков, в котором ты увидишь свое лицо».

— А что ты ему ответила? — Андрей неожиданно почувствовал, что ему было бы неприятно, если бы Айвика вышла на ночное rande-vous с этим франтом.

— Я ничего ему не ответила. Я показала ему, как остра моя пеколка, — тронула она свой «женский нож», висевший на груди в ножнах.

Такаяксинец заметил Айвику и остановился. Желтые лисьи глаза его блудливо забегали. Он, казалось, ощупывал ими девушку. Айвика закусила губу и, схватив свой топорик, замахнулась. Толстяк испуганно пригнулся и побежал, виляя, с неожиданной быстротой и ловкостью. Он был похож на лису, ищущую укрытия.

Айвика засмеялась, и внезапно мрачное и презрительное ее лицо стало по-детски любопытным.

— Правду сказал Толстый Журавль? Есть у касяков такие стекла, в которых можно увидеть свое лицо?

— Такаякса сказал правду, — Андрей посмотрел на бежавшего толстяка и засмеялся. — Ты научила Толстого Журавля бегать по-оленьи. Он будет бежать до стойбища!

— Он будет жаловаться на меня сахему. Он пришел к Красному Облаку.

— Зачем?

— Спроси у сахема.

Она поднялась с земли.

— Уходи, Добрая Гагара. Я пошла в лес за хворостом, а что я делаю? Болтаю, как сорока, — указала она на сорок, трещавших на соседнем дереве. — Смотри, собрались сплетничать, совсем как наши женщины. — Она звонко засмеялась, но тотчас стала серьезной. — Иди в стойбище, человек с синими глазами. Скоро начнется великая еда. Красное Облако будет искать тебя. Сахем любит синеглазого. Скоро ты пойдешь с ним на реку Дураков.

Андрей удивленно взглянул на девушку, но она уже повернулась и пошла, неспокойная, чем-то растревоженная, обрывая на ходу листья с деревьев. Андрей смотрел ей вслед, думая в счастливом и неясном беспокойстве, что он не хотел бы расставаться с Айвикой. Потеряет тогда он в жизни что-то нежное и ласковое, как теплый луч скупого аляскинского солнца. А когда он хотел уйти, увидел на земле пышную ветку цветущей черемухи. Забыла ее Айвика или оставила нарочно?

Он поднял черемуху и, прижав к лицу прохладную ароматную гроздь, жадно вдохнул. И вот он снова в своем старом саду. Ранним утром он спускается с крыльца в седой от росы сад, и какая-то пронзительная радость и свежесть души, неизъяснимое ликование жизни наполняют его до желания петь, кричать без слов. Радостно и свежо было и сейчас в его душе.

Так, с веткой черемухи в руках, он пошел в стойбище, на великую еду ттынехов.

Тобогганы в поход не взяли, хотя долго шли юконскими равнинами, встречая на каждом шагу куропаток, зайцев и мелких рыжеватых равнинных волков. Путь по равнине был нелегким и для пешехода. Она была покрыта высокими, в половину человеческого роста, кочками, с длинной косматой травой на макушке. Русские называли такие кочки «непричесанными бабами». Ноги путались в этих космах и срывались в промежуточные впадины, в сырые ямы, где снова путались в клубках корней.