Карл Май - В балканских ущельях

Его настоящего имени никто не ведал. Эль-Асфар, Сары, Жут — его называли по-разному, в зависимости от языка, которым пользовались. Все эти слова означают «желтый». Наверное, все дело было в желтухе.

«Жута» в сербском языке — женский род от «жут» и означает «желтая».

Итак, жута, жена брата штиптара, оказалась родственницей моего киаджи! Было о чем подумать! Но ни в коем случае нельзя было давать ему знать, что я в курсе этой тайны.

— Что-нибудь еще можешь мне сообщить? — спросил я его.

— Нет, а тебе этого недостаточно?

— Нет, что ты. Но как случилось, что ты вот так, запросто, выдал своего начальника?

— Эфенди, он нехороший человек. Никто не может возразить ему, и все страдают от его несправедливости.

— Кто-нибудь еще знает, что ты беседовал со мной?

— Нет, и прошу тебя никому не говорить об этом.

— Буду нем как рыба.

На этом я решил было закончить разговор, но тут . вспомнил, что упустил одну важную вещь.

— Тебя знают в Измилане?

— Да.

— Значит, тебе знаком шурин киаджи?

— Да, я его знаю.

— Кто он?

— Он кузнец-оружейник, у него имеется и кофейня, где заключаются сделки по продаже оружия.

— Где он живет?

— В переулке, ведущем к деревне Чатак.

— Благодарю тебя. Но ты тоже молчи. Мы с тобой не знакомы, договорились?

Я вернулся в дом. Похоже, эти двое не догадывались, зачем я выходил из дома. Халеф тут же выскочил наружу.

— Теперь, — продолжил я прерванный разговор, — мне хотелось бы узнать, что этому бывшему сборщику податей из Ускуба от тебя надо.

— Он расспрашивал о дороге.

— Дороге куда?

— В Софалу.

Софала располагалась на юге, тогда как я был убежден, что три беглеца ехали на запад. Этот храбрец киаджа собирался сбить меня с верного пути. Я, конечно, не подал виду, что заметил очередную ложь, и продолжал:

— Скажи, ведь правда, что Манах эль-Барша приехал из Эдирне?

— Да, это так.

— Итак, он следовал через Саманку, Чингерли и Ортакей на запад и неожиданно повернул на юг. Если ему нужна Софа ла, он должен был ехать через Татар, Аду, Шаханджу, Димотику и Мандру. Зачем же он сделал крюк часов этак на шестнадцать?

— Я его не спрашивал. Видимо, он не хотел, чтобы его видели, ведь его хотят поймать. Наверное, решил обмануть полицию.

— Может быть.

— Ты тоже его ищешь? Хочешь поймать?

— Да.

— Тогда следуй путем, который я тебе указал.

— Это ты очень хорошо сказал. Но живет ли кто-нибудь из твоих родственников в южном направлении, к кому бы я мог обратиться при необходимости?

— Нет.

— Ни брата, ни сестры?

— Никого.

Это была явная ложь. А стражник, который наверняка знал подробности личной жизни своего начальника, не сделал ни малейшей попытки показать мне, что он лжет. Эти оба принимали меня за важную птицу и все равно морочили мне голову.

Я сделал вид, будто поверил ему, вынул из кармана записную книжку, порылся там и задумчиво произнес:

— Итак, значит, наместник из Бу-Кей, жестокий, бесцеремонный и несправедливый чиновник. Кроме того, получается, что ты еще и упустил беглецов, вместо того чтобы их задержать. Тебе следует…

— Жестокий? Бесцеремонный? Несправедливый? — прервал он меня. — Эфенди, этого не может быть, это явно не я!

— А кто же тогда? Сегодня у меня больше нет времени разбираться с тобой, но ты не забывай, что каждый такой проступок с твоей стороны повлечет новое наказание. Помнишь, что сказал Пророк про глаза Всевышнего?

— Да, эмир, — отозвался он едва слышно.

— Так вот, они острее, чем ножи, вонзающиеся в твое сердце, ибо они проникают в душу, против них бессильна любая ложь. Помни о глазах Всевышнего, иначе тебе не помогут никакие молитвы. Я ухожу. Да хранит тебя Аллах!

Он склонился чуть не до земли и пробормотал:

— Несинин сайд! (Да продлятся годы твои!) Ночной страж нагнулся так низко, что едва не коснулся лицом земли, и произнес по-турецки:

— Да будет благословен ваш конец, господин!

Он употребил мое имя во множественном числе вместо единственного — большая честь, однако, когда я вышел, то разобрал, как за дверью киаджа пробормотал: «Пошел ты к дьяволу!»

Явно мое предупреждение о всевидящем Аллахе не пошло ему на пользу.

Мы вновь вернулись в деревню и поехали не в западном, а в южном направлении. Когда нас уже нельзя было видеть, мы вновь повернули в сторону Герена, поселка, расположенного в получасе езды от этой деревни. Только тогда я заметил, что хавасов с нами лишь двое.

— Где твой подчиненный? — спросил у хавас-баши 9.

— Он подался обратно в Эдирне. — Хавас ответил так спокойно, будто речь шла о само собой разумеющемся.

— Почему?

— Он не может больше следовать с нами.

— Отчего же?

— Он был болен морской болезнью и больше не смог ее выносить.

— И отчего это происходит?

— Оттого, что лошадь скачет, — просто ответил он.

— Но ведь до этого все нормально было!

— Да, это так, но часто останавливались. Непрерывную скачку может выдержать только казацкий желудок. Мои внутренности вывернулись наизнанку, они просто смешались с лошадиными, я их больше не чувствую, но я чувствую штаны, которые у меня вместо кожи там, где я все давно себе отбил. Если бы мне приказали черта наказать, я бы отправил его с вами в Мелник. Он бы явился туда без кожи и костей и согласился бы скорее жариться в аду, нежели скакать на этой лошади.

После этой пламенной речи нам бы впору посмеяться, если бы этот человек и впрямь так не страдал. Лицо у него выражало муку. Его товарищу досталось не меньше, ибо тот пробормотал в бороду:

— Клянусь Аллахом, это именно так!

— Но кто же разрешил ему возвращаться? — спросил я его.

— Я, — ответил тот, явно удивленный моим вопросом.

— А я думал, ему следовало спросить меня.

— Тебя? Эфенди, кто из нас хавас-баши — я или ты?

— Конечно, ты, но чьи приказы ты должен выполнять?

— Приказы кади 1 . Но кади не приказывал мне скакать до того состояния, пока я не провалюсь внутрь лошади, как в дырку. Я возблагодарю Аллаха, если окажусь у себя в казарме на собственной койке!

Тут вмешался маленький хаджи.

— Эй, парень, какое ты имеешь право так непочтительно разговаривать с моим эфенди? Он твой хозяин! 10Если он прикажет тебе скакать, ты поскачешь, даже если твоя униформа срастется с твоим задом. Ты научился полоскать языком, но ездить на лошади так и не научился!

— Что такое несет этот коротышка?! — гневно воскликнул унтер-офицер. — Кем он меня назвал — парнем?! Я капрал властителя всех верующих и немедленно сообщу об этом вопиющем случае кади по возвращении!

Халеф хотел что-то ответить, но вперед выехал Ос-ко. Он взял лошадь хаваса за повод и проговорил на своем родном сербском:

— Поехали, ваше благородие. Покрепче возьмитесь за луку седла. Начинаются всемирные гонки!