Карл Май - В балканских ущельях

— Я хотел бы о нем расспросить.

— Так мы можем это сделать в Остромдже. Я быстро найду того, кто его знает.

— Это мне весьма помогло бы. Но расспрашивать надо осторожно. Никто не должен знать, что я им интересуюсь. Там, в Сбиганцах, должно быть местечко, которое называется Домик в Ущелье. Ты слышал о таком?

— Похоже, слышал, но не могу вспомнить где.

— И не надо. Считай, что я тебя не спрашивал.

— С этим связана какая-нибудь тайна?

— Да.

— Смотри-ка, у тебя тоже есть тайны! Но ты человек немногословный и совсем ничего об этом не рассказываешь. А меня, когда заговариваю о своих, поднимают на смех, как было, когда я рассказывал про старика Мюбарека.

— Но ты же говорил не о тайне, а о настоящем чуде.

— О, таких, как он, еще много встречается. Правда, высох необыкновенно — когда идет, гремит костями.

— Быть не может.

— Да это каждый слышал.

— И ты?

— И я. Своими ушами.

— Вот бы мне услышать!

— Услышишь.

— А как он одевается?

— У него одежда состоит из трех частей: старая шаль на голое тело, старый же широкий кафтан со множеством карманов и не менее старый платок на голове.

— А на ногах — сандалии или сапоги?

— Нет, даже зимой он обходится без обуви.

— Ишь ты, какой противник роскоши! Но что это? Тут кто-то есть!

Мы въехали в негустой кустарник. Мой вороной характерно заржал: рядом находился кто-то чужой.

Я остановился и осмотрелся. Никого. Остальные тоже стали.

— Поедем дальше, — сказал турок. — Нам-то что, если кто-то здесь прячется?

— Может, ничего, а может, кое-что. Я должен знать, кто окажется у меня за спиной.

— Ты будешь сам его искать?

— Нет, мой конь подскажет мне, где тот человек.

— Аллах! Ты что, его спросишь?

— Да.

— И он ответит?

— Четко и ясно.

— Прямо как Валаамова ослица! Это же чудо! А в мое чудо ты отказываешься верить!

— Никакого чуда тут нет. Конь отвечает мне на своем языке, как ты сейчас сам увидишь. Смотри.

Мы и в самом деле тихонько поговорили с ним. Я провел коня еще немного вперед, и он повиновался, не сопротивляясь. Налево он тоже пошел спокойно. Но когда я двинул его вправо, он снова заржал, заиграл ушами и закрутил хвостом.

— Вот видишь, — сказал я хозяину, — справа кто-то есть. Вороной мне сообщил. Пойду посмотрю.

Ожидая увидеть какого-нибудь бродягу, я двинул коня через кустарник. Сделав всего несколько шагов, я заметил человека. На нем были одежда и оружие хава-са. Он лежал в траве и держал во рту чубук. По его довольной мине было видно, что он находится в полном согласии с Богом, миром и самим собой. И неожиданное появление пятерых верховых заставило его выйти из этого блаженного состояния. Мы нарушили его глубокий кейф.

— Аллах да пребудет с тобой! — приветствовал я его.

— И с тобой тоже.

Он внимательно осмотрел нас.

— Кто ты, друг? — спросил я его.

— А ты сам не видишь?

— Хавас?

— Полицейский великого господина, которому подчинен весь мир. Аллах да охранит его.

— Воистину так. И пусть на тебя падет частица этой милости. Где ты служишь?

— В Остромдже.

— А сколько вас там?

— Еще девять.

— И много у вас дел?

— Очень много. Люди такие плохие! Поступки неправедных не дают нам спокойно спать и есть. Мы бегаем день и ночь, чтобы раскрыть иное преступление.

— Да, мы застали тебя как раз за таким занятием… Было похоже, что моя ирония его совсем не обидела.

Он ответил:

— Я бежал и даже вспотел, но только в мыслях. Мысли быстрее, чем ноги. Поэтому лучше передвигаться мысленно, нежели с помощью ног. Тогда не уйдет ни один преступник.

— Это великолепное объяснение твоего здесь нахождения. Ты за кем-нибудь охотишься?

— Конечно, но зачем тебе это знать?

— Затем, что ты мне нравишься. Ты философ, у которого можно поучиться. Прямо Аристотель!

— Я не знаю, кто этот господин, но, наверное, видел его когда-то. Из твоих слов ясно, что это умный и предприимчивый человек, раз ты говоришь, что у него можно поучиться, поэтому меня радует, что ты меня с ним сравниваешь. У тебя хорошие манеры, и ты умеешь разговаривать. Ты здешний?

— Нет, я из далекой страны, что далеко на Западе.

— А, знаю, это Индия.

— Возможно, ты отлично знаешь географию, но мне почему-то казалось, что Запад в другой стороне.

— Нет, Запад в Индии. Это единственная страна, где может лежать запад. Но если ты не из этих мест, я должен спросить у тебя паспорт. Есть он у тебя?

— В кармане.

— Покажи.

Поскольку он продолжал спокойно возлежать на траве и курить трубку, я ответил:

— А не хочешь ли ты подойти и посмотреть?

— Нет, не получится.

— Почему же?

— Я не должен беспокоить своих мыслей.

— Правильно. И я не буду.

— Тогда спрашивается, какая из наших мыслей главнее. Ясно, моя.

— Как это?

— Ну, во-первых, я полицейский, а ты чужестранец. А во-вторых, твоя родина лежит на каком-то ненастоящем Западе, значит, у вас все фальшивое, и паспорта тоже. Поэтому я даже пальцем не пошевелю, не то что встану.

Я громко рассмеялся.

— Ты непревзойденный бюрократ. Твои взгляды и убеждения настолько совершенны, что, наверное, сам Пророк продиктовал их тебе.

— Если ты так думаешь, слезь с лошади и узаконь свое пребывание здесь.

Я спешился, вынул серебряную монету, протянул ему и сказал:

— Вот мой паспорт.

Он осмотрел деньги. Лицо его тут же приняло приветливое выражение, он впервые за все время нашего разговора вынул трубку изо рта и вскричал:

— Десять пиастров!

— Ты не ошибся.

— Я такой монеты ни разу не видел. Даже в Стамбуле. Господин, у тебя манеры еще более изысканные, чем я думал. Ты достиг высшей ступени образования, ворота рая для тебя открыты.

— Значит, этот паспорт подходит?

— Очень даже подходит. Он не фальшивый, как я было подумал. Твои спутники не желают последовать твоему примеру?

— В этом нет нужды.

— Как это?

— Посмотри внимательнее на паспорт. Он у нас на всех один.

— Это нехорошо. Падишах издал приказ, по которому любой чужеземец должен узаконить свое пребывание в его владениях.

— Это, наверное, было позже. Ты бывал в Стамбуле?

— Много лет назад.

— А сколько времени ты здесь?

— Две недели.

— Тогда понятно, почему ты не знаешь моего спутника, который родом из этой местности. — И я указал на хозяина. — Так что не все мы здесь иностранцы. Ты разрешить нам ехать дальше? — спросил я, хотя у меня было противоположное этому вопросу желание. Он ответил, как я и ожидал:

— Ради Аллаха, но мне надо бы побеседовать с людьми, чье поведение меня так порадовало.

— А меня не менее обрадовало твое. Можно осведомиться, за чем ты так стремишься в своих мыслях?

— Я охотно сделал бы это, но речь мне дается с трудом.