Морис Леблан - Графиня Калиостро

При свете прицепленной к перекладине лампы Рауль уложил молодую женщину среди снопов сена, дал ей напиться, сменил повязку на ране. Находясь в его власти и под его защитой, Жозефина Бальзамо чувствовала себя в полной безопасности и целиком доверилась заботам Рауля. Она закрыла глаза и погрузилась в сон.

Лампа освещала ее прекрасное лицо, горевшее прекрасным, слегка лихорадочным румянцем после всех переживаний последних часов. Рауль опустился перед ней на колени и долго всматривался в ее черты. Изнемогая от духоты, царившей в этом милом сельском приюте, она приоткрыла корсаж платья, и юноша видел ее божественные плечи. Он вспомнил слова Боманьяна о родинке, которая была у красавицы со старой миниатюры. Мог ли он противиться искушению проверить, есть ли эта отметинка на груди женщины, спасенной им от смерти? Он долго возился с корсажем и был вознагражден: на правой груди виднелась родинка, черная, как мушка на щеке у кокеток прошлого столетья, словно подчеркивающая белизну нежной кожи, вздымавшейся в легком дыхании.

— Кто же вы? — в восхищении прошептал Рауль. — Из какого мира, из какого века вы пришли?

Он испытывал неизъяснимое волнение, его охватило некое таинственное предчувствие, которое мы испытываем, созерцая творение неземной красоты. Он задавал ей вопросы, как будто молодая женщина могла назвать ему имя той, которая в давние времена служила художнику моделью. Ее губы в полусне что-то лепетали, но Рауль не мог понять смысла.

Наконец она глубоко вздохнула, приоткрыла глаза. Видя стоящего перед ней на коленях юношу, она покраснела и улыбнулась, и улыбка осталась на ее устах, когда припухшие веки вновь опустились в сладкой дремоте.

Рауль чувствовал, что теряет рассудок. Трепеща от желания и восхищения, он шептал ей страстные восторженные слова, сжав ладони, словно в молитве обожаемому идолу:

— Как вы прекрасны! Я не подозревал, что на нашей грешной земле может существовать такая красота! Не смейтесь надо мною, я понимаю, почему у преклонявшихся перед вами мужчин появлялось желание заставить вас плакать: ваша улыбка ранит, она отрицает все, все делает ничтожным. — И добавил чуть слышно: — Жозефина Бальзамо… Как сладостны звуки вашего имени! Оно окутывает вас тайной. Колдунья, как сказал Боманьян? Нет, волшебница, фея, чародейка! Только сейчас начинается моя жизнь, с той минуты, когда я обнял вас. У меня нет больше иных воспоминаний, кроме воспоминаний о вас, с вами связаны все мои надежды. Не знаю, почему я так верю в вас, но знаю, что не могу ошибиться. Боже, как вы прекрасны! Мне хочется плакать от счастья…

Он произносил это, почти касаясь ее уст своими, но позволил себе только один раз поцеловать ее в течение всей исповеди. В улыбке Жозефины Бальзамо таилась не только чувственность, но и утонченная стыдливость, и Рауль ощутил глубочайшее благоговение. Он клялся в верности ей, обещал, что любое ее желание будет для него священным, уверял, что всегда и везде будет рядом с ней, готовый защитить и избавить от любой опасности…

Он заснул, продолжая и сквозь сон шептать клятвы и обещания, не имевшие большого смысла. И сон его был глубоким, как у детей, которым так необходимо восстановить безудержно растрачиваемые юные силы…

На колокольне пробило одиннадцать часов. Со все большим удивлением он вслушивался в звуки наступившего дня. Неужели и вправду уже одиннадцать часов утра?

Лампа погасла, сквозь крышу проглядывали солнечные лучи.

— Где же вы? — спросил он. — Я вас не вижу.

Он выбрался из риги, огляделся вокруг. Жозефины Бальзамо не было нигде. Он вернулся, бросился к копнам сена, принялся в бешенстве рыться в них. Но Жозефина Бальзамо исчезла. Он искал ее в соседней лощине, на дороге, в лугах… Без результата. Как она сумела с больной ногой покинуть свое убежище, проделать немалый путь через равнину?!

Рауль д'Андрези вернулся на сеновал и тщательно осмотрел его. Но долго искать нужды не было: он заметил лежащий на току прямоугольный кусочек картона. Это была фотография графини Калиостро. На обратной стороне он прочитал: «Пусть мой спаситель примет от меня самую глубокую благодарность и никогда не будет пытаться вновь встретиться со мной».

Порой человек, с которым приключилось нечто необычайное, фантастическое, обнаруживает, что на самом деле он стал жертвой галлюцинации, самообмана. Вот так и Рауль, найдя велосипед, брошенный им накануне достопамятных событий, спросил себя, не приснилось ли ему все это. Но фотография свидетельствовала, что все произошло с ним наяву.

И впервые за все это время он вспомнил о Клариссе д'Этиг, о сладостных часах, проведенных с нею совсем недавно… Увы, в возрасте нашего героя все внутренние конфликты, любовные измены так легко забываются! Ему казалось, что его существо разделилось на два новых, не существовавших прежде. Один Рауль по-прежнему любил Клариссу и спокойно строил планы счастливого семейного будущего; другой — не рассуждая рвался в сети упоительной новой страсти.

Образ Клариссы, смущенной и печальной, вставал перед ним, подобно трепещущему пламени свечи в полумраке часовни, куда он ходил молиться. Но в тот же миг его мысленному взору являлась графиня Калиостро, и он чувствовал, что именно она теперь стала его божеством, деспотическим и ревнивым, которое никогда не позволило бы ему скрыть ни единой мысли, ни сердечной тайны.

Рауль д'Андрези — будем и впредь так называть того, кому суждено в будущем прославиться под именем Арсена Люпена — Рауль д'Андрези никогда еще не любил по-настоящему. Снедаемый честолюбием, но не знающий, в какой сфере и каким образом воплотятся в жизнь его мечты о славе, успехе, богатстве и власти, он был готов принять вызов судьбы, откуда бы он ни исходил. Его пылкая и благородная душа, его волевой характер, физическая сила и ловкость, упорство и умение приспосабливаться к обстоятельствам, — словом, все, чем наделили его родители и природа, он сумел развить до высшей степени, и он сам удивлялся, как отступали все препятствия перед его неудержимым натиском.

С такими дарами судьбы стоило жить… но у него не было никаких средств к существованию. Сирота, один-одинешенек на всем белом свете, без влиятельных друзей, без связей, без постоянных занятий, без профессии — так он жил до сих пор. Как это ему удавалось? Пожалуй, он и сам вряд ли сумел бы дать четкий ответ. Жил, как мог, — вот и все. Когда нужда, вожделение, потребность вставали перед ним во весь рост, он каждый раз находил способ удовлетворить их.

«Случай — моя стихия, — говаривал он самому себе, — начнем сначала, если сегодня сорвалось. Чему быть, того не миновать. Главное — верить в удачу!»