Олег Гончаров - Полонянин

И стали у меня в голове мысли да задумки зреть, но пока я их при себе держал. Время выжидал. Случай подходящий. А пока ходил в младших ключниках. Исподнее да портянки с обмотками холопам и ратникам выдавал да прачками верховодил.

Одна молоденькая мне все глазки строила, только я ее от себя подальше держал. Понимал, что, коли Блуду волю дам да про то Ольга узнает, враз милость на гнев сменить может. И не столько я за себя боялся, сколько за сестренку переживал. Оттого по ночам все больше о суженой своей мечтал да во сне ее часто видел.

Приходила ко мне Любава. Корила. А то вдруг лаской одаривала, да так жарко, что не выдерживал я. Приходилось утром украдкой исподнее закаленевшее менять. Смешно даже было. Здоровый детина, а все, как отрок нецелованный, о женской нежности грежу.

А еще с Претичем мы игрища устраивали. Помнил сотник, как я его на майдане положил. Он в полном вооружении, а я с голыми руками. Долго он меня уговаривал, чтоб я ему секрет боя безоружного, науки отцовой, открыл. В конце концов согласился я. Кое-что, конечно, при себе оставил. Но мне без напарника тоже несладко было. Забывать науку стал. Ловкость терять начал. Вот и уговоры его кстати оказались.

С Котом мы в тавлеи играли. Кветан-то со Свенельдом ушел. Никак в войске без конюших не обойтись. Они же и жеребят принять, и коней подлечить, если что, горазды. Так и оказался Кот в старших на киевской конюшне. Тут уж он развернулся. И раньше его девки любили, а теперь и вовсе от них отбоя не было. Да и не хотел он отбиваться особо. Ему бы сметанки да титьку побольше, он и счастлив. А теперь у конюха и того и другого вдосталь было.

Пару раз к Дарене заглядывал. Она теперь на воеводином подворье хозяйкой жила. Успокоилась баба. Приосанилась. Про закидоны свои позабыла. На холопов и дворню покрикивала несильно, но и спуску им не давала. То в строгости держала, то в ласке. Все равно любили ее дворовые. Помнили, чья она дочь, и как руки лишилась, тоже не забывали. Радушно она меня встречала. Жалилась, что тоскует о муже, сокрушалась, что редко ей весточки шлет. А я с ней разговаривал и дивился, как замужество на шутоломную подействовало.

И с лекарем мы часто виделись. Про тайну нашу не говорили. И рубин я больше не видел. Куда он его подевал и кого им лечил, меня это мало волновало. Гораздо интересней было с ним о странах дальних говорить.

Я ему про Ютландию, про Нортумбрию с Исландией рассказывал, он мне про Хазарию, про Мараканду, про иудеев и исламитов сказки баил. [75]

Про Булгарию, что в верховьях Pa-реки. Про города разные. Интересно было слушать о странах диковинных. О людях странных. Так потихоньку он мне историю своей жизни поведал. [76]

Пожалел я его. Ведь он, как и я, мальчонкой в сиротах остался, как и я, в рабах ходил. Как и я, к лекарскому делу сноровист был. Может, потому и сошлись мы с ним. Друзьями стали. Старый и малый общий язык нашли. Хитрый он и мудрый был. Сам себя мурым называл. Вот эту мурость у него я и перенимал.

Так и летело время. Новая зима навалилась.

Оглянуться не успели, а Сварог на новый год коло поворачивает. Тут распря со Звенемиром у Ольги и случилась. Отказалась она на капище выезжать да требы Перуну возносить. Летом, в Перунов день, она больной сказалась. Извинил ее ведун за то, что без нее празднество прошло. Занедужила — с кем не бывает? В день Равновесия осеннего вновь у нее хвороба приключилась. И тут Звенемир стерпел. Ну а на Солнцеворот ведуна прорвало.

Сам я этого не видел, да Малуша с Заглядой мне рассказали, как в светелке среди зимы гроза разразилась. Как грома и молнии княгиня с ведуном друг в дружку метали. Как ругались они на чем свет стоит. Малуша сказала, что требовал с княгини Звенемир книгу какую-то. Огню предать ее хотел. Но княгиня ему от ворот поворот дала. И из светелки убираться велела. Так и ушел он несолоно хлебавши.

Я-то знал, что за книгу ведун сжечь жаждал. Не даром же к ней грека из Козар на тайные беседы приводил. А потом она через меня купцу этому серебро передавала, чтоб тот язык за зубами держал. Он ей книгу с языка греческого переводил. Слова непонятные из Благой Вести объяснял. Христианское учение все глубже в душу княгини проникало. Потому и не хотела она Перуну кощуны петь. Вместо себя старшого ключника для расплаты ежегодной с войском и посадниками послала.

Насторожился я, ожидая от ведуна подвоха. Но опасения мои напрасными оказались. Поюжил ведун да на задницу уселся. Точно и не было ничего. И я успокоился. Выходит, правду Ольга сказала, что трусоват Звенемир и против нее не попрет ни за что.

Вот уже и зима прошла. Весна травой зазеленела, а войско домой все не возвращалось. Видно, по нраву Святославу была походная жизнь, потому и в Киев, к мамкиному подолу, не спешил. А она тоской исходить стала. Предчувствия тревожные княгиню одолевать начали. Загляда жалилась, что Ольга дюже раздражительной стала. На девок сенных полканов по поводу и без повода спускает. Ругает холопов за провинность малую. Точно знало материнское сердце, что беда в Киев прийти может. И как в воду глядела.

Переполох на Старокиевской горе случился среди бела дня. Гонец из Тиверской земли прискакал. А вскоре Ольга меня к себе позвала.

Прошел я через горницу расписную, в светелку дверь отворил. Слышу: голосят в светелке. Воют тихонько. Понял я, что страшное случилось. Весть недобрую гонец принес. Притворил я дверь поплотней, на Ольгу взглянул. Стоит она точно каменная, а Загляда с Малушей рядом слезы проливают. А сама княгиня молчит, только желваки на скулах играют, но виду, что горе ее прибило, не показывает.

Отослала она девок, рукой махнула, миг — и уже одни мы остались. Вот тогда и прорвало ее. На грудь мне кинулась, а у самой слезы в три ручья. Но тихо плачет, чтоб за стеной никто не услышал да в слабости княгиню не уличил.

— Случилось-то что? — я ее спросил.

— Святослав… — только и смогла она прошептать. И меня самого будто ножом по сердцу резануло.

— Что с ним? — А у самого перед глазами мальчонка встал.

Вспомнилось, как его Асмуд из боя на пепелище силком вытянул. Упирался он тогда, обратно в сечу рвался, а потом в шатер спать пошел.

— Неужто… — о самом плохом подумалось.

— Типун тебе на язык, — отстранилась от меня Ольга. — Живой он. Только, может быть, лучше бы было… — И язык прикусила.

— Ты толком говори. Случилось-то что?

— Гонец ноне прискакал…

— Это мне уже ведомо.

— Свенельд с сыном в засаду попали. Святослава в полон взяли, а брат… — И снова заплакала.

Неужто и впрямь Свенельда нет больше? Что-то мне в такое с трудом верилось. Хотя…

— У кого каган в плену?

— У самого Кури. Гонец говорит, что выкуп хан за него хочет. Будет ждать меня за Порогами, на Хортице, до конца травня месяца. [77]