Олег Гончаров - Полонянин

И мне от этого спокойней стало.

Лишь Никифор все время на подгудошника косился. Хоть ему знахарка страх и вылила, однако он с недоверием на калику поглядывал. Словно мог тот о землю удариться да волком безжалостным обернуться.

Потом и послух успокоился. Пообвыкся. Только крестился украдкой порой да Иисуса часто на помощь звал. За это его Григорий не жаловал.

— Говорил я тебе, чтоб Господа всуе не поминал? — строго наседал он на ученика.

— Говорил, — соглашался тот.

— Ну, тогда нагнись.

Сгибал жердяй свою спину, а Григорий ему подзатыльник звонкий отвешивал.

— Спасибо, учитель, за науку, — басил Никифор, и мы дальше двигались.

До самого Любича нас Баян провожал, а как к городу подошли, он прощаться стал. Обнялись они с Григорием.

— Ты прости меня, христианин, — сказал вдруг подгудошник. — Знать, не судьба тебе от моей руки пасть. Только знай, что не жалею о содеянном. Как не жалею о том, что в живых ты остался. Прощай, и пусть дорога твоя светлой будет.

— Господь простит, — ответил христианин. — А я на тебя зла не держу. Всяк свою работу знает и как может, так и делает.

— И ты прощай, — повернулся калика к послуху. — И помни, что не волкулаков да оборотней, а людей опасаться надобно. Они порой больше всякой нечисти нам бед принести могут.

— Господь простит, — повторил слова учителя Никифор.

А Баян подмигнул ему хитро, голову вверх запрокинул да как завоет.

— Святый Боже! — перекрестился Никифор и на всякий случай подале отступил.

Рассмеялся подгудошник, а вместе с ним и мы с Григорием.

— Ладно, — посерьезнел калика. — Ступайте, овцы Божий, а мне Добрыну слово сказать надо.

Поклонились подгудошнику христиане и к городу пошли.

— Ну и что за слово? — спросил я калику, когда со-путники наши за поворотом скрылись.

— Гостомысл тебе кланяться велел, — огорошил меня Баян. — Это же он мне наказ дал, чтоб я за тобой приглядывал.

— Гостомысл?! — мне сперва показалось, что я ослышался.

— Учитель твой старый, — кивнул калика.

— Ведун?!

— Нет, хрен с бугра. Что ты, как дурачок, по сто раз переспрашиваешь? — топнул ногой подгудошник.

— Где он? Что с ним? Я же думал…

— Кочет тоже думал, пока в ощип не попал, — усмехнулся Баян. — Только все, что я сказать должен был, сказал уже. Садись-ка на конька своего да христосиков догоняй. А мне по своим делам торопиться надобно.

Повернулся он и прочь приплясывая пошел.

— Эх, милка моя, шевелилка моя, шевелит, брыкается, в руки не давается…

А я стоял, держал Буланого под уздцы и понять никак не мог, правду мне сказал Переплутов пасынок или соврал опять…

Шумом и гамом нас встретил стольный город земли Русской. Мы в ворота Киевские вошли, а на майдане не протолкнуться. Народу набилось видимо-невидимо. И все горлопанят, орут, ругаются. Каждый норовит себе места побольше урвать да повыше забраться.

— Случилось-то что? — спросил я знакомого стражника.

— А ты не знаешь? — удивился он.

— Откуда мне знать, — пожал я плечами. — Я по княжескому поручению за тридевять земель ходил. Вот только вернулся.

— Ну, — улыбнулся стражник, — считай вовремя успел.

— Ты не темни, — я на него. — Говори, по какому случаю народ баламутится?

— Так ведь лекаря княжеского казнить собрались, — радостно сообщил мне стражник. — Попался жид на злом умысле.

— Соломон? — настал мой черед удивляться.

— Он самый, — кивнул ратник. — Ишь пакостник! Хотел кагана нашего, Святослава Игоревича, со свету сжить.

— А ты, случаем, ничего не путаешь?

— Чего тут путать? Вон уже и место для правежа соорудили, — махнул он рукой в сторону терема.

Взобрался я на Буланого, поверх голов взглянул. Вижу: помост деревянный, на помосте колода стоит, в колоду топор большой воткнут, а рядом кат сидит, с помоста ноги свесил, жует чего-то и с народом лениво переругивается, а вокруг ратники щитами люд киевский сдерживают.

— С самого рассвета посадские места занимать начали, — кричит мне стражник. — Давно в городе казней не было, соскучились киевляне по зрелищам.

— Слушай, — спешился я. — Как бы мне коня в конюшню определить, а потом с княгиней повидаться? Уж больно дело срочное у меня. Я к ней людей привел. Ждет она нас. Сильно ждет.

— Этих, что ли, людей? — подозрительно оглядел стражник моих сопутников.

— Этих, — сказал я. — От самых муромов мы пришли с вестью важной.

— Далече тебя занесло, — сказал стражник, помолчал немного, а потом кивнул: — Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем.

— Что тут у вас творится? — шепнул мне Григорий.

— Сам не пойму, — пожал я плечами. — Хорошего человека казнить хотят. А за что?

— Не думал я, что на свете есть такие большие города, — это Никифор голос подал.

Вертит он головой, удивляется. Отродясь он такого не видывал. В диковинку жердяю все. Вот-вот снова перепугается и креститься начнет…

— Добрый! — стражник мне крикнул. — Сейчас тебе ребята дорожку расчистят.

Из сторожки четверо ратников вышли. Пятым знакомец старый, Алдан.

— Здорово, Добрый!

— И тебе здоровья, десятник!

— Давненько не виделись.

— А ты, небось, соскучился?

— Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.

Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.

— Пошли, что ли, помаленечку!

Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.

— Погодите немного, — сказал я ратникам. — Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.

— Давай быстрее, — махнул рукой Алдан. — А то скоро уж начнется, а мне поглядеть на потеху охота. Я на башне себе уж местечко пригрел, а тут ты.

— Я быстро.

Завел я коника в денник, расседлал, овсу в ясли сыпанул.

— Ешь, — говорю, — наголодался за дорогу-то. Послушался Буланый. Морду в ясли ткнул и захрумкал. Вот и славно.

— Здраве буде, Добрыня! — услышал я за своей спиной.

Обернулся, а это Кветан со мной здоровается. Обнялись мы.

— Ты где был-то? — конюший меня спросил.

— Потом все, старшой, — отмахнулся я. — Недосуг мне сейчас.

— Ну, ты смотри, — понимающе подмигнул Кветан. — После казни заглядывай. Мы с ребятами тебе встречу вечерком устроим.

— Хорошо, — сказал я и к выходу поспешил.

— К терему, говоришь? — Алдан уже своих выстроил.

— Да, к терему, — кивнул я.

— Давай! — скомандовал десятник.

Надавили ратники на толпу, дорогу нам расчистили. А народ огрызается. Кому понравится, когда его щитом в спину толкают?

— Расступись! — кричит Алдан.

Мы за ним следом спешим, а люди за нашими спинами снова, как вода, смыкаются. Я от криков чуть не оглох. На Никифора взглянул. Ничего. Держится послух. И Григорий от нас не отстает.