Алла Гореликова - Серебряный волк

Мишо замолчал. Отец Николас встал, обвел братию строгим взглядом:

— Лишь в испытаниях познается величие духа, ибо сказано: кого Господь любит, с того и взыскует. Сын мой, Мишо… я никогда не слышал столь полного сказания. Воистину ты не пожалел усилий, сын мой. Однако принято считать, что король отрекся от сына позже…

— Это так, — поклонился Мишо. — Обычно рассказывают, что… Впрочем, я дойду еще до этого. Сейчас же так скажу: не только в Таргале помнят о святом Кареле. Мне пришлось постранствовать, отец мой… Как-то занесла меня судьба аж за Ограничное море, в Ич-Диару, город, в империи зовущийся Светлая Песня. Там на ярмарке разговорился я с одним ханджаром, собратом по ремеслу. Он и рассказал мне, что в хрониках Великой империи записана история Карела, принца Таргалы, как поучение потомкам и пример стойкости духа. И менестрели империи изучают ее в числе прочих легенд и сказаний, и рассказывают честной публике, и немало удивляют ею простых людей, ведь в горах Великой империи давным-давно не живут гномы…

— И ты читал эти хроники, сын мой?

— Нет, светлейший отец… кто б мне разрешил? Однако я попросил нового знакомца рассказать мне эту историю три раза кряду, и запомнил точно, и записал, придя на постоялый двор. По правде сказать, ханджарское сказание уступает нашему, очень уж оно коротко. Но начало его — как раз совершеннолетие принца Карела. Отречение, то, о чем рассказал я. И я подумал, что ведь могло случиться и так…

— Но могло и иначе, — мягко возразил отец Николас. — От хроник империи я бы не стал ждать беспристрастных суждений. Король Анри Грозный перессорился со всеми соседями… и кто поручится, что история его отречения от сына без малейшего повода к тому — не мстительная ложь?

— Да, — пробормотал Мишо, — повод появится позже.

Ударил колокол, сзывая на вечерние моления.

— Назавтра мы ждем продолжения, сын мой! — И светлейший отец Николас простер руку, благословляя смущенного менестреля.

Рассчитываясь с временными охранниками, Ракмаиль вполне доволен жизнью. Глазки его блестят, толстая ладонь поглаживает бороду — и можно смело биться об заклад, что столь выгодной поездки у него давненько не случалось.

— Я снова приеду в середине осени, а потом — весной, когда установится погода в горах, — говорит он Ясеку. — Если успеете закончить свои дела здесь, возьму вас на обратный путь.

— Благодарствую, — отзывается Ясек. И друзья отправляются на поиски гостиницы.

Столица Таргалы нравится принцу Валерию. Он глазеет на стены домов, сложенные из белого известняка и красного кирпича, на черепичные крыши, увенчанные затейливыми флюгерами, на тенистые садики и кованые калитки, на стекло в свинцовых переплетах распахнутых окон — и радуется, что не совсем чужой этому городу.

Впрочем, гостиница разрушает очарование летней Таргалы. Берут там дорого, а кормят скудно, и физиономия хозяина отличается неприятной угрюмостью. Поэтому друзья там не задерживаются. Оставляют вещи, сами, не доверяя пьяному в зюзю конюху, расседлывают и кормят коней — и расходятся: Ясек бродить по Таргале просто так, а Лека и Серега — в поисках Университета.

Надо признать, Университет они находят с трудом, хотя бродили вокруг него чуть ли не полдня. Искали-то здание, а Университет оказывается городком на несколько кварталов, огороженным высокой кирпичной стеной, с воротами, выходящими на улицу Золотой Розы, и с калитками на Конюшенную, Каретную и переулок Веселого Ваганта. Ворота заперты, калитки отворены. Во всяком случае, калитка на Каретную, вросшая в землю, покосившаяся, оплетенная цветущим вьюнком, вряд ли бывала закрытой последние годы.

Огромная площадь с утопающей в кленах часовней посередине поражает странным безлюдьем. Как-то по-другому Лека представлял себе Университет… шумным, суетным… Может, король Анри вовсе его закрыл? А что, очень даже просто, объявил сбор ополчения… вот ведь и на улицах совсем не так людно, как в Славышти, а мама рассказывала, что Корварена куда теснее…

— Зайдем. — Серега толкает в бок, показывает на вывеску: кричаще вызолоченный кубок и ядовито-розовый поросенок. — Уж там-то будет хоть кто живой…

И вправду, за полуоткрытой дверью, в остро пропахшем дрянной бормотухой подвальчике, обнаруживается достаточно доказательств того, что Лекины мысли об ополчении по меньшей мере преждевременны. Дюжина или около того вагантов, пьяных в дым, вяло тянут похабную песенку; трое по очереди мечут кости — проигравший подставляет лоб под щелбаны; еще одна компания с гоготом обсуждает какого-то мэтра Клауса, и Лека с некоторым удивлением слышит, что означенный мэтр за некий таинственный «прикорм» освобождает от посещения обязательных лекций. Спрашивать что-либо у этих пьяных рож явно бессмысленно. Серега пожимает плечами и пробирается к трактирщику. Толкует с ним пару минут. Возвращается, широко улыбаясь:

— Все будет даже проще, чем мы думали. Пойдем.

Квартира ректора занимает второй этаж университетского Управления. Друзья переглядываются, Серега поправляет дорожный мешок на плече, и Лека дергает золоченый шнур звонка.

— Вот, мэтр Клаус, — бодро докладывает слуга, — новые ваганты к нам в ученье. Аж с закатного побережья. Заходьте, молодые люди.

Ректор, неопрятного вида сморщенный старикашка, пребывает в сумеречном состоянии духа, и появление двух новых вагантов немало его удивляет.

— Надо же, — бормочет, шевеля острым носом, — учиться приехали… Видать, хорошо живут у себя на побережье. А что, молодые люди, гномы к вам туда пока не дошли?

— Не видели, — пожимает плечами Лека.

— Опять же, что гномам до рыбы в море, — усмехается Серега. И выкладывает на стол перед ректором огромную копченую камбалу. — А платить мы, уж не взыщите, господин ректор, будем дарами моря. С наличностью ныне ерунда какая-то творится, ну ни на что не хватает! Вот, это вам лично. — И дополняет одуряюще соблазнительную камбалу связкой крупных, с локоть, красноперок, с оттопыренными жабрами, серыми крапинками соли на сухих боках и аппетитно полными икряными брюшками.

— Ученье — свет, — ободряется господин ректор. — Ибо делает нас внимательными к Свету Господню. А что, молодые люди, квартиру вы себе уже нашли? А то сестра моя жаловалась на днях, что дом ее стал слишком пуст с отъездом детей и не прочь она слышать в нем молодые голоса, пусть даже и помешают они ее покою…

Да, думает Лека, лучшие деньги в этом городе — те, которые съедобные, будь трижды благословенна предусмотрительность Васюры, еще год назад перекупившего поместье с двумя рыбацкими деревеньками недалеко от Готвяни — нынешнюю предполагаемую вотчину двух братьев-вагантов и их бездельника-слуги…