Елизавета Дворецкая - Ветер с Варяжского моря

Оддлейв выпустил Коснятина и встал, убрал в ножны оружие. Коснятин по-прежнему лежал на земле. Люди подбежали к нему, подняли его; он был бледен, вся грудь его была залита кровью из раны на плече. Торопливо перевязав, его повели в крепость. Новгородские бояре шли за ним, стараясь не глядеть на Оддлейва. Ильмера утирала слезы – только теперь, когда муж ее был оправдан, она впервые заплакала. А Столпосвет был мрачен – родство с варягом оказалось трудным. И немало, видно, бед ему еще предстоит принять. Но видя счастье своей дочери, Столпосвет понимал, что она никогда не оставит своего варяга, даже если отец ее потребует этого.

После поединка Оддлейв ярл снова стал хозяином в Княщине. Но Вышеслав со своей дружиной по-прежнему оставался его гостем: больше ему было негде поместиться, а уезжать из Ладоги казалось еще рано.

Город понемногу оживал, беглецы теперь уже все вернулись из лесов, но многие дворы так и оставались мертвыми пожарищами. Развалины и черные угли по-прежнему бросались в глаза повсюду. Зрелище запустения стало привычно и уже не ранило взор, но наполняло душу тоской.

Пусто было и на пристанях, речные волны понемногу смывали обгорелые остатки сожженных Эйриком ладожских ладий и лодок. Все ремесла самой Ладоги были разорены, и ладожанам нечем было торговать с чудинами. Уцелевшие жители спешно ладили рыболовные снасти, подолгу пропадали в лесах, стремясь запастись на зиму рыбой, дичью и теплыми шкурами. Разрушенные кузни и мастерские так и лежали неподнятыми.

А воды нижнего течения Волхова тревожили только долбленки местных рыбаков. Ни один торговый корабль не шел ни в Варяжское море, ни из него. Мир был нарушен, торговля прервана, и многие купцы из разных русских городов, прежде торговавшие с севером, теперь искали себе других путей.

В Княщине было невесело. Погорельцы, сироты и всякие просители толпами осаждали князя. Дел было невпроворот: требовалось восстанавливать Олегову крепость, заново отстраивать Ладогу, снаряжать корабли. Нужен был новый посадник, потому что Дубыня был слишком изранен и не вставал с лежанки. Вышеслав пару раз заходил к нему и убедился, что дух старого воеводы был сломлен: он больше не считал себя достойным править Ладогой, которую не сумел отстоять.

Целый день проводя в делах, Вышеслав и вечером не мог отдохнуть. На пирах в ярловой гриднице было довольно разной еды и питья, но не было веселья. Коснятин, толком не оправившись, уехал в Новгород. Вся дружина Вышеслава и новгородские бояре смотрели на Оддлейва и его варягов хмуро. Не один Коснятин – все они чувствовали себя побитыми. Только княгиня Малфрида была всем довольна.

– Люди говорят, что ты велел взять под стражу всех купцов из северных стран, которые были в Хольмгарде. Сие верно? – спросил однажды Оддлейв.

– Велел, – подтвердил Вышеслав. – И посадникам в Полоцке и в Смоленске то же советовал. Ладога – город отца моего, великого князя киевского, Ерик его ограбил. Все товары ваших купцов ему за убытки пойдут.

– Но чем виноваты эти люди? Набег Эйрика – не война. Его не посылал никакой конунг.

– Олав конунг свеев дал ему приют у себя, содержал его и дружину, стало быть, он за Ерика в ответе.

– Олав конунг хотел удержать Эйрика от походов.

– Хотел, да не удержал. А теперь, коли хочет купцов вызволить, пусть князю Владимиру вернет ладожские убытки. Где возьмет – его забота. Мой отец так просто обид не спускает. Хотят с нами свеи и нурманы в мире жить – надобно теперь мириться, докончание [208]крепить. Вот тебе, воевода, я сие дело и отдаю!

Обрадованный пришедшим решением, Вышеслав уверенно продолжал:

– Коли ты так ловок, что с любым лиходеем можешь миром сговориться, так мирись, уговаривайся со своими конунгами о честном торге, чтобы нашим купцам обид не чинили и за убытки с моим отцом рассчитались. Сумеешь?

Оддлейв помедлил с ответом, не желая давать невыполнимых обещаний.

– Трудно найти людей, которые смогут это сделать! – сказал он наконец. – Где я их найду?

– Одного так точно найдем! – сказала Ильмера. – Есть тут, княже, в городе толковый купец, Милута, Гордеев сын. Он сам в набег в лесу у чуди был, даже двор его целым остался, там теперь Дубыня лежит. Милуте можно сие дело поручить. Он за морем бывал, дорогу знает.

– А согласится?

– Во время набега здесь была его дочь. Мы давали приют ей, а потом помогли уйти от Эйрика в лес. За это Милута нам благодарен.

– Ну, уговаривайте! – согласился Вышеслав. – А коли он ладьи потерял – я дам.

Вспомнив о Загляде, он встал со своего места и вышел из гридницы. Все эти дни у него немного оставалось времени, чтобы думать о девушках, но он то и дело вспоминал Загляду. Чем-то она так тронула его сердце, что ни княжеские заботы, ни походы не могли заставить его забыть ее. И теперь она была где-то здесь, близко. Судьба не слишком помогала им – и в Новгороде, и в Ладоге они виделись урывками среди тревог и забот. Вышеславу хотелось наконец найти ее, посадить рядом с собой, взять за руку, посмотреть ей в лицо, понять, какая она, и, может быть, добиться все-таки ласкового взгляда.

В просторной людской клети перед гридницей было множество народу – кто-то из беженцев, челядь и дружина Оддлейва ярла.

– Ты понимаешь, человече, все, что когда-то было создано и имеет начало, должно так же иметь и конец, – говорил чей-то голос возле очага.

Все в клети слушали, и никто даже не заметил появления князя. Тихо подойдя поближе, Вышеслав пригляделся. Возле огня сидел тот седой норвежец, а рядом с ним Загляда. У Вышеслава потеплело на душе при виде ее, все его беды отступили, растаяли, ему хотелось никуда больше не уходить, а сидеть тут и смотреть на нее.

– Всякий человек родится, живет свой век и умирает, – рассказывал норвежец. – И боги должны умереть – только их жизнь много длиннее, чем у людей.

И весь наш мир должен когда-то погибнуть. Никто не знает, когда это будет, но вещая вельва – провидица рассказала Одину, как это будет. О, это страшно!

Тормод покачал головой, лицо его было серьезным. Вид загубленного города навел его на мысли о грядущем конце мира и сделал эти картины живыми и яркими.

– Перед самим днем конца на земле наступит жестокий век, когда всякое зло будет свершаться повсюду. Слушайте, как говорят об этом древние сказания:

Скандинавы понимали его, для славян Тормод сам как сумел перевел пророчеств вельвы [210]. Слушая его, люди содрогались: блеск оружия и потоки крови, дым гари и вопли еще слишком живы были в памяти. Казалось, об этом и было древнее пророчество.