Паулина Гейдж - Искушение фараона

И конечно же, уже пробираясь сквозь кусты, она заметила, как впереди мелькнуло что-то белое. Еще через секунду она усаживалась на землю подле брата. Он сидел на циновке, рядом стояла фляга с пивом и обкусанный кусок черного хлеба, намазанный маслом. Над хлебом уже усердно трудились муравьи, но Гори ничего не замечал. Он поднял взгляд на Шеритру, и ей с большим трудом удалось сдержать возглас испуга и изумления, когда она увидела, во что он превратился. От Гори остались кожа да кости, под глазами залегли темно-лиловые тени. Волос давно не касался гребень, одежду никто не стирал.

– Гори, – выпалила она первое, что пришло в голову, – ты сегодня еще не успел умыться?

– Добро пожаловать домой, Шеритра, – произнес он насмешливо. – Полагаю, ты уже знаешь новости. Да, ты права, я сегодня не умывался. Меня всю ночь не было дома, я веселился у сына Гая. Потом пробрался на кухню, стащил там хлеба и пива и вот принес сюда. Потом, наверное, заснул. – Он попытался улыбнуться, и для Шеритры этот слабый, длящийся не более мгновения изгиб губ показался куда более страшным и мучительным, чем если бы он скорчил какую-нибудь ужасную гримасу. – Надо, наверное, пойти домой и приказать слугам, чтобы вымыли меня. Вид, я думаю, у меня отвратительный. – Он устало провел рукой по лицу. Как ты узнал о смерти бабушки и Пенбу? – с любопытством спросила она.

– Я подслушал разговор служанок, пока добывал себе на кухне пропитание. Ты поэтому приехала?

Шеритра робко коснулась пальцами его колена.

– Нет. Я переживала за тебя, Гори, и еще сердилась, почему ты ни разу не навестил меня и даже не прислал письма. – Она помолчала, потом продолжила: – И есть еще кое-что, о чем я хотела бы поговорить с тобой. Мне очень больно видеть, как ты страдаешь. Я люблю тебя.

Гори неловко обнял ее за плечи, но вскоре убрал руку.

– Я тоже люблю тебя, – ответил он, и голос его дрожал. – И ненавижу сам себя за то, что поступаю как последний трус, что иду на поводу у обстоятельств, Шеритра, за то, что вообще позабыл, что значит быть сильным. И все же я ничего не могу с собой поделать. Мысли о Табубе преследуют и мучают меня каждую секунду. Все те минуты, что мы провели вместе, вновь и вновь с предельной ясностью встают у меня перед глазами, и от этого мне еще хуже. Никогда прежде не испытывал я такой изощренной пытки.

– Ты рассказывал о своих страданиях Антефу? Гори резко отодвинулся от сестры.

– Нет. Я предал нашу дружбу. Антеф теперь тоже страдает, не понимая, что со мной происходит, и вина перед ним тяготит меня больше всего остального. Но Антеф, я уверен, не способен понять меня и не сможет ничем помочь. С отцом говорить на эту тему бесполезно.

«О, Гори, – подумала она, в ужасе от того, что ей предстояло сообщить брату, – ты и сам не знаешь, как ты прав!»

– Ты знаешь, что отец распорядился сделать к дому новую пристройку? – спросила она через некоторое время, и Гори отрицательно покачал головой.

– Мне никто не сообщал, а сам я вопросов не задавал, – ответил он. – Ты не понимаешь, Шеритра, что это такое. Меня не интересует, почему дом перестраивают. Мне это просто безразлично. Я весь – одни только мысли о Табубе, а все прочее, вся окружающая жизнь вообще утратила для меня всякий смысл.

Шеритру била дрожь. О, она хорошо знала, какие чувства обуревают сейчас Гори.

– Эта пристройка предназначена для Табубы, – тихо сказала она. – Отец женится на ней. Они уже подписали брачный договор. Пенбу поехал в Коптос, чтобы побольше узнать о ее семье и происхождении. Но во время этой поездки он умер.

Гори издал тонкий, жалобный звук, словно котенок, который ищет и не может найти свою мать. Он по-прежнему сидел не шевелясь, повернувшись лицом к реке, где медленно плыла рыбачья лодка и ее белый треугольный парус лениво хлопал под порывами легкого ветерка. Но сюда, сквозь плотные заросли прибрежной растительности, не проникало ни единого дуновения, и далеко внизу поблескивал Нил. Шеритра отмахнулась от назойливой мухи, которая, привлеченная запахом пота, кружилась у самых глаз. Ей хотелось говорить, хотелось сказать что-то важное и доброе, но, осознав всю силу охватившего Гори наваждения и мрачную безысходность ожидавшего его будущего, она не смогла найти верных слов. Тогда заговорил он, и его голос вверг девушку в испуганное изумление.

– Неудивительно, что со мной она вообще отказалась иметь дело, – простонал Гори. – Зачем ей какой-то сын-юнец, если можно заполучить отца – богатого, могущественного, красивого? Она ведь знала о моих чувствах, почему она сама мне об этом не сказала?! Почему не сказала?! – Горечь и тоска в его голосе привели Шеритру в отчаяние. – Я чувствую себя как последний дурак, – тихо продолжал Гори. – Как полный идиот, как несмышленое дитя! То-то она, должно быть, потешается надо мной!

– Нет! – не выдержала наконец Шеритра. – Она никогда не станет смеяться над тобой. А что до того, что она тебе ничего не сказала, так ведь она тогда и сама не знала о чувствах отца. Это было бы неправильно.

– Да, наверное, ты права, – нехотя согласился Гори. – Но почему, Солнышко, мне сообщаешь об этом ты? У отца что, не хватило силы духа самому все рассказать?

Шеритре вспомнилось, какое потерянное, смущенное было у Хаэмуаса лицо, как он обрадовался и оживился, когда она предложила ему свои услуги для разговора с Гори.

– Да, – ответила она брату, – но дело не в том, будто он думает, что ты тоже в нее влюблен. Он настолько поглощен собственными переживаниями, что, мне кажется, сейчас вообще не способен разглядеть что-либо вокруг. Он всегда был таким сильным, спокойным, разумным человеком, – правда, Гори? – всегда владел собой, всегда был доволен той жизнью, творцом которой он сам и был. И вот этому самообладанию пришел конец, и ему стыдно, что так случилось.

Теперь Гори повернулся, чтобы взглянуть Шеритре в лицо. В его глазах уже не было прежней безысходности и тоски.

– А ты изменилась, – мягко проговорил он. – В твоих словах, Шеритра, слышится какая-то новая мудрость, знание людей, вовсе не свойственное тебе прежде. Ты стала взрослой.

Шеритра сделала глубокий вдох и почувствовала, как краска смущения привычным теплом разливается по всему лицу и шее.

– Я была близка с Хармином, – честно призналась она и ждала, что скажет брат, но он молчал. Гори только внимательно смотрел на нее. – Я знаю, что ты сейчас испытываешь, любимый брат, потому что и сама мучаюсь тем же недугом. И все же мне повезло больше. Мне удалось заполучить предмет своей страсти.

Да, тебе и в самом деле повезло, – медленно произнес он. – И это… везение станет еще больше, когда отец… женится. – Он споткнулся на этом слове, но быстро совладал с собой. – Когда Табуба переедет в этот дом, Хармин тоже станет жить здесь или, во всяком случае, часто здесь бывать, чтобы навестить мать. Тогда как мне… – Он едва перевел дух, потом продолжил: – Прости меня, Шеритра! Меня захлестнула самая отвратительная и эгоистичная жалость к собственным несчастьям! – И вдруг, потеряв контроль над собой, он залился слезами, разразился громкими, безудержными рыданиями, которые от его усилий сдержать себя становились лишь более мучительными.