Джеймс Купер - Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

Хотя Бурдон был потрясен до глубины души ужасным именем Оноа, которое было ему достаточно известно, никто из его белых спутников не выказал никаких чувств. Если бы его назвали Питер Скальп, вероятно, Дороти и Марджери закричали бы от ужаса, а то и обратились бы в бегство; но имя, которое краснокожие дали этому таинственному вождю, ничего им не говорило. Именно поэтому при звуке его имени и не последовало всеобщей паники. Однако бортник заметил, что, как только это зловещее имя слетело с губ миссионера, чиппева сильно изменился в лице, хотя и не проявил тревоги. Напротив, Бодену показалось, что его приятель Быстрокрылый был скорее рад, чем напуган прибытием этого человека, хотя он больше не высказывался так самоуверенно, как раньше, и вообще вел себя более скромно, чем обычно. Эта неожиданная перемена в поведении его друга несколько смутила Бурдона, хотя отчасти и успокоила его: видимо, в ближайшее время можно было не опасаться столкновений. Тем временем миссионер и капрал продолжали спокойно и безмятежно беседовать, словно у них не было иных причин для беспокойства, кроме падения форта Макино.

— Да, сэр, — продолжал солдат, — Оноа — хороший проводник, да и у костра совета в грязь лицом не ударит; но нынче у нас война, так что мы должны каждый держаться за свое оружие — вы, сэр, за свои проповеди и молитвы, а я — за верное ружье да патронташ.

— А, капрал! проповеди и молитвы были бы для вас так же дороги, как оружие и боеприпас, если бы вы, солдаты, знали им цену. Вспомните Форт-Дирборн! Его защищали, насколько это было в человеческих силах, и воинские части, и ружья и шпаги, и капитаны и капралы — однако вы видели, как их гордыня была унижена, укрепления разрушены и большая часть ваших товарищей истреблена. И все это произошло с вооруженными людьми, в то время как Господь избавил меня, безоружного и смиренного проповедника слова Божьего, от рук филистимлян note 73и доставил в укромную гавань здесь, на берегах Каламазу.

— Если уж на то пошло, мистер Аминь, то Господь сделал то же самое и для меня, хоть я был и при мушкете с патронташем, — возразил капрал, привычный к точности. — На некоторых переходах и проповедь не повредит; а оружие и боеприпас на марше всегда сгодятся. Спросите-ка индея, который знает все обычаи пограничья, и убедитесь, что он со мной согласится.

— Индей — один из Божьих изгоев, но и сын избранного народа! — возразил миссионер. — Однако я согласен с вами — лучшего советчика нам не сыскать; поэтому я спрошу у него совета. Дитя семени Аврамова note 74, — продолжал он, обращаясь к Оноа, — ты слышал вести о Макино; продолжать путь в этом направлении и думать нечего; куда же мы должны, по твоему разумению, направить свои стопы? Я спрашиваю совета в первую очередь тебя — опытного и мудрого обитателя сих диких областей; в более благоприятное время я намерен обратиться к Богу и испросить Божьего благословения и помощи в наших странствиях.

— Что ж, — сказал капрал, который питал почтительное уважение к усердному, хотя и немного фанатичному миссионеру и при этом верил, что индеец всегда даст хороший совет в подобных обстоятельствах, — попробуйте спросить обоих — коли одна палка сломается, неплохо иметь про запас вторую. Хороший солдат всегда держит часть своих войск в резерве. Помню, когда Бешеный Энтони note 75дал приказ идти в атаку на врага при Форт-Майами, мы все готовы были броситься вперед как разъяренные черти, но старик говорит: «Нет — держите часть людей в резерве, говорит, а то, как знать, вдруг нас сомнут на фланге или ударят с тыла». Ну, что же Оноа вам скажет, мистер Аминь?

К тому времени незнакомый индеец уже вышел на берег, что дало Бурдону возможность лучше разглядеть его одежду и его самого. Этот знаменитый дикарь — знаменитый, если учесть, что его слава разнеслась по всем поселениям белых, которые в пограничье разделены сотнями миль, — был в летнем наряде лесных жителей, и любой человек, знакомый с обычаями североамериканских индейцев, сразу заметил бы знаки высокого положения и власти, украшавшие его особу. Ордена Золотого Руна note 76или Святого Духа note 77, свидетельствующие о высоком положении среди дворянства в Европе, были бы не более красноречивым признаком высокого общественного ранга, чем символы, которые носил этот дикарь, — свидетельства его значения среди народа одного с ним цвета кожи и происхождения, обитающего на берегах безлюдных внутренних морей с пресной водой, которые редко бороздили кили судов; однако с тех пор эти воды привыкли и к пароходам, и к гребным винтам, к бригам, гоночным лодкам и шхунам; быть может, к концу нашего столетия эти воды покроются, как Средиземное море, белыми парусами тысяч судов, снующих от берега к берегу note 78.

Вокруг шеи Оноа носил нечто вроде ожерелья из трубочек, выточенных из красного трубочного камня, встречающегося на Западе, и каждая была украшена резьбой, если не искусной, то сделанной с большим старанием. Кроме того, на груди его красовалось примитивное изображение гремучей змеи, сделанное желтой краской. Очевидно, это был «тотем» note 79, или «герб» его племени; хотя о том, что это за племя, где оно обитает, откуда пришло — по глубокому убеждению всех здешних краснокожих и бледнолицых, было ведомо только ему одному. На небольшой серебряной медали, висевшей выше ожерелья, был изображен крест — тот самый, на котором Сын Божий, в человеческом образе, принял смерть ради искупления человечества. Можно было подумать, что этот проницательный, наблюдательный и мудрый дикарь, хотя и не веривший в доктрины, содержащиеся в Библии, не испытывал никакого священного ужаса перед реликвией, которая часто повергает в трепет тех, кто утверждает, что единственная их надежда на спасение — в жертве, принесенной на великом оригинале этого изображения. Старинную медаль иезуитов note 80, передававшуюся из поколения в поколение в его семье, он носил скорее как политический, чем религиозный символ, хотя прекрасно знал, с каким напутствием она была дарована. Возможно, он заметил, что крест, столь почитаемый одними миссионерами, вызывал у других плохо скрываемое раздражение, но это обстоятельство могло бы смутить лишь новообращенного, не обладавшего столь острым умом note 81.

Пониже гремучей змеи, или «тотема» своего племени, Оноа нарисовал грубое подобие вытянутой руки, жест которой означал предостережение, или «берегись». Это был, так сказать, девиз на его гербе; «не тронь меня» в его собственном исполнении: «gare a qui la touche»; «noli me tangere» note 82.

Голова его была выбрита, как подобает воину, за исключением благородной «скальповой пряди», но воинской раскраски вождь не носил. В резких, смелых чертах лица прославленного дикаря было нечто орлиное; сравнение это как нельзя больше подтверждал и его твердый, холодный и пронзительный взор. Подбородок был выдающийся и широкий, губы — твердо сжатые, зубы — короткие, но ровные, а улыбка — вежливая, а порой и подкупающая.