Глеб Голубев - Избранное. Компиляция. 1-11

— Это ваш повар, не так ли? — спросил агент.

Я молча кивнул, не сводя глаз со старика.

— Не замечали ли вы за ним каких-нибудь… странностей?

Глаза старика умоляли: «Спаси! Спаси!»

Помедлив, я твердо ответил:

— Нет, ничего плохого о нем сказать не могу. Ханусси-ака всегда был очень вежлив, предупредителен и честен. А что такое?

Полицейский внимательно и задумчиво смотрел на меня, не отвечая, потом усмехнулся, что-то быстро записал и сказал старику:

— Ладно, убирайся, старый нассаб! Но упаси тебя аллах встретиться со мной снова. Понял?

— Эйва йа сиди, — пробормотал старик, — йа саадат бей, йа, *["44] 44 "Да, мой господин… ваше превосходительство…" — и, низко кланяясь, исчез за дверью.

— Пожалуй, вы правы, — задумчиво проговорил полицейский агент и, вставая, подал мне руку. — Благодарю вас, йа устаз. До свидания.

Вернувшись к себе в палатку, я долго ворочался на кровати и никак не мог уснуть. Неужели это старик подбрасывал нам змей? Зачем? Вот уж от кого не ожидал!..

Наконец я, кажется, начал засыпать, как вдруг услышал тихий зов, похожий на шелест:

— Вы не спите, йа эфенди?

Я приподнялся на кровати.

— Ханусси?

— Эйва, йа сиди. Выйдите, пожалуйста, на минуточку.

Я вышел из палатки и едва не наткнулся на старика. Он стоял на коленях и так пополз ко мне, пытаясь поймать и поцеловать руку.

— Вы с ума сошли, Ханусси! Встаньте немедленно, или я уйду! Что это еще за цирк.

— Ш-ш-ш… Не надо кричать, — прошептал старик.

Я поднял его за плечи, втащил в палатку и посадил. Хотел зажечь фонарь, но он поспешно остановил меня:

— Не надо, сэр, мне стыдно смотреть вам в глаза.

Когда я сел в темноте напротив него на койку, Ханусси торопливо, сбивчиво заговорил. Он сильно волновался, часто вставлял арабские слова, то понижал голос до едва слышного шепота, то вдруг почти вскрикивал:

— Я виноват перед вами, и нет мне прощения. Но он заставил, он — страшный человек, йа устаз! Я знаю его давно и все рассказал начальнику. Вы всегда ко мне хорошо относились, но этот дьявол пришел и оказал: «Следи за ним, он замышляет недоброе против твоей страны». И я стал следить… Я даже тайком ходил за вами в эту проклятую пирамиду и едва не провалился там в глубокую могилу…

Так вот чью тень я видел тогда в пирамиде Хирена! И шаги мне вовсе, значит, не послышались…

— Но он хотел большего. Он хотел, чтобы я отравил вас, подлый нассаб! Но я сказал: «Нет!» И все-таки он заставил меня сделать зло. Я не мог спорить с ним. Я был его давний должник, и он крепко держал меня в руках, йа эфенди, — вы не знаете… Тогда я согласился подбросить змей, чтобы задержать вас в лагере. Но ведь это было не опасно, у вас была сыворотка, и ганеш не мог убить никого, правда? И я первый каждый раз поднимал тревогу. Но все равно я должен сидеть в тюрьме вместе с этим шайтаном, а вы спасли и защитили меня, йа эфенди…

Он опять начал в темноте ловить мою руку. — Я крепко схватил его за запястья:

— Ну, успокойтесь, Ханусси-ака. Вы сделали плохое дело, но все кончилось благополучно, и мы можем забыть о нем. Идите и спокойно спите.

— Вы не уволите меня?

— Конечно, нет. Где мы еще найдем такого повара?

— Я должен был вам все рассказать, а то у меня мафиш кеф, *["45] 45 Плохое настроение (арабск.). лежал камень на душе. — Он что-то торопливо сунул мне в руку и, как тень, исчез из палатки, прошептав на прощание: — Храни вас аллах, йа эфенди!

Я зажег фонарь и посмотрел, что же это дал мне старик. Так и есть — амулет, несколько бредовых фраз на грязном клочке бумаги.

Я хотел тут же порвать его, но потом решил сохранить для домашнего музея. И только тут вдруг до меня дошло, что весь вечер старик называл меня не «йа хавага», как прежде, а «йа эфенди»!..

Наутро, часам к десяти, весь песок выгребли, и мы могли двинуться дальше по загадочному коридору.

Он привел нас к заштукатуренной двери. На ней виднелись знаки царского погребения — шакал с девятью пленниками и личная печать фараона. Никаких следов повреждений — значит грабители так и не сумели сюда добраться!

Я вопрошающе посмотрел на доктора Шакура. Он также молча кивнул. И я начал осторожно сбивать ломиком штукатурку.

Постепенно обнажились обе створки двери, задвижка. Я потянул за нее.

И дверь медленно, с тихим скрипом раскрылась…

Перед нами была продолговатая комната, у дальней стены ее стоял саркофаг из золотистого алебастра. Свет наших фонарей словно проникал сквозь его стенки и заставлял их светиться изнутри мягким, трепетным, сиянием.

А вокруг саркофага вазы, сундучки, кресла и парадные ложа, как и в нижней фальшивой камере, — но на этот раз, кажется, в полной целости и сохранности!

— Эль-хамду-лил-лах! — прошептал за моей спиной доктор Шакур и вдруг громко начал читать нараспев одну за другой суры корана.

Рабочие подхватили высокими голосами.

Мы решили пока не входить в погребальную камеру, прервать работу и все приготовить для фотографирования и зарисовок. Снова закрыли дверь, тщательно опечатали ее. Вход в гробницу закрыли железной решеткой, и возле нее на страже встали два солдата из пограничной охраны.

И все-таки я с большой неохотой покидал гробницу: словно где-то в глубине души опасался, как бы она не исчезла, точно чудесный мираж, как бы не улетучилась таинственным образом.

Когда мы подходили к лагерю, вдруг взревели моторы самолета, второй день тихо дремавшего под жгучим солнцем. Издали я увидел идущих к нему людей.

Впереди, заложив за спину руки, на которых сверкали кандальные браслеты, понуро шагал Афанасопуло. За ним шел Вудсток.

Заключали шествие двое в серых плащах и серых шляпах, одинаково чуть сдвинутых набок.

Наскоро закусив и сделав все необходимые приготовления, мы, несмотря на полуденный зной, поспешили обратно в гробницу.

Я уже сделал шаг через порог — и вовремя отдернул ногу.

Прямо на полу возле самой двери лежал маленький глиняный кирпичик, на нем — такой же крошечный, словно игрушечный, факел и несколько черных крупинок горелого древесного угля. Едва не раздавил их своей ножищей!

Присев на корточки, я осторожно взял странный кирпичик в руки и с трудом разобрал надпись, едва проступавшую сквозь пыль веков:

Несомненно, это было магическое заклинание, а под именем бога Озириса имелся в виду сам Хирен.

Осмотр и фотографирование погребальной камеры велись в том же порядке и строгой последовательности, как и раньше, так что нет смысла все пересказывать.