Коллектив авторов - Морские досуги №6

Или другой зимний вечер. Мне 17. 10-й "б" собрался встретить Новый год, 1954-й. И она здесь, та, единственная! Взгляд украдкой — и в груди что-то обрывается, и это «что-то» стремительно падает вниз. Девочки и мне изредка шлют записки, но я — то знаю, что ОНА не напишет. Никогда! Задушевные песни Утесова с пластинки, и… счастье в груди! "Нет любви несчастной, если любишь ты!"

Но на первом месте, по градусу счастья, конечно же, являются годы учебы в Мореходке. Лето 1955-го. "Самое синее в мире" и белоснежный красавец — пароход, учебное судно. "Адмирал Макаров". И весь день не стихает на палубе музыка из динамика. И бесконечно повторяется пламенная, жгучая, пряная мексиканская песня…Нет, это даже не песня! Это — Гимн Любви! Это — голос кипящей Жизни, это сладостный крик самого Счастья, смешанного с горем! Под названием — «Бесамемучо!» Мы тогда не знали, что в дословном переводе с испанского это значит: «Целуй меня! Целуй меня крепче! Ведь это — в последний раз!» Но этот атомный взрыв чувств в переводе и не нуждается. Да, и никакой другой язык в мире не передаст высоковольтного накала этой гремучей смеси страсти и отчаяния перед безжалостной разлукой. Никакой! Кроме испанского! Испанский, как известно, идет из души, он создан для молитвы, для обращения к Богу. Впрочем, каковы люди, такой и язык. Вспомните «Юнона и Авось»…

И ты слушаешь «Бесамемучо», и сердце твое в который раз замирает под эти звуки. Любовь, когда это Любовь, в переводчиках не нуждается. Когда людям, не дай Бог, придется бежать в неизвестность, и будет разрешено взять с собой только одну песню, то это будет, конечно же, «Бесамемучо!» И вот ты драишь палубу, и слушаешь эту песню, и в груди какой-то жар, и предвкушение большой любви, и абсолютная уверенность в том, что впереди тебя ждет жизнь, прекрасная, как эта песня, и бесконечная, как это небо, и что силы твои неисчерпаемы, как это море. Это ли не счастье?! Но главное, конечно же, это факт, что ты курсант Мореходки. А это — и гордость родителей, и зависть сверстников, и заинтересованные взгляды девушек, и красивая форма, и «полное государственное», и сам этот уютный городок, в котором каждый камень Суворова помнит.

Незабываемый момент — я впервые вхожу в кабинет навигации. Нет, не в кабинет… в Храм Мореходов! Где и говорить-то невозможно иначе, как шепотом. Здесь в полумраке застыли в молчании старинные компасы, сверкающие темными лакированными нактоузами и надраенной медью; и отметины на них — следы их прошлой службы на кораблях. Здесь и модели кораблей на подоконниках, и картины на морские темы, развешанные на стенах.

Но взгляд в первую очередь притягивают навигационные карты, разложенные на столах для предстоящей навигационной прокладки. На каждом столе только одна карта, чтобы не списывали, хотя, как-то трудно себе представить списывание у соседа, когда решаешь навигационную задачу, от которой зависит жизнь экипажа. А рядом с картами разложены приготовленные к работе прокладочные инструменты, и лампа-бра над каждым столом. Я впервые переступил порог Храма с замирающим сердцем, и как-то сразу, с первого взгляда, в это сердце вошли и навсегда там остались и этот строгий интерьер в полумраке, и какая-то внушительная тишина, и находящийся тут-же многолетний настоятель Храма, незабвенный Виктор Федотович Наумов, начальник судоводительской специальности, сдержанный и неулыбчивый, молчаливый и суровый, как Черное море перед осенним штормом.

И весь его внушительный вид, кряжистая фигура в темно-синем морском кителе как-то удивительно вписываются в эту обстановку; и ты сразу понимаешь, что ты именно сейчас, именно в этот момент торжественно принят в некое таинственное морское братство, куда уже входят и старые мореходы эпохи Великих географических открытий, и российские первопроходцы, покорители Северных морей, и нынешние моряки и рыбаки, и начальник специальности Наумов, и курсанты прошлых выпусков Мореходки, которые еще вчера сидели за этими столами и решали учебные задачки, а сейчас они уже старпомы и капитаны где-там, в загадочном Баренцевом море, окутанном полярной мглой, или в штормовом Беринговом, или у заснеженных берегов далекой Антарктиды… «Плывут морями грозными любимые твои ученики!..».

И ты остро, пронзительно, каждой клеточкой своего организма чувствуешь — как же тебе крупно тебе повезло, какой же счастливый билет ты вытянул, если принят в это братство как равный! И принят на всю жизнь. Навсегда! До конца! До последнего рейса…

А морской язык! Все эти бимсы и батоксы, мили и футы, топенанты и стаксели, кнехты и клюзы!.. И вот, все эти чудесные названия, звучащие как музыка — это отныне твоя обыденная, ежедневная речь, и ты можешь их небрежно произносить, со скучающим видом, как будто уже и надоело, а в это время сердечко твое сладко замирает от этих чарующих звуков, которые выходят из твоих уст…нет, даже не из уст, а из самых глубин твоей души, где они разместились так уютно и навсегда. И мелькает тревожная мысль: — а может это сон? Да нет, вроде и не сон, но и поверить в то, что все это счастье наяву, тоже трудно.

А эти навигационные термины! Нет, ты не зубришь эти слова! Нет! Ты ими упиваешься, как чудесным нектаром — напитком Богов. И даже голова слегка кружится. И каждая навигационная задачка, как праздник. Ты абсолютно уверен, что все решил правильно, но снова и снова проверяешь расчеты, т. к. не хочется расставаться со всеми этими румбами и курсами, нордами и зюйдами, широтами и долготами, пеленгами и крюйс-пеленгами. Разве может счастье быть более острым и сладким?

Вообще, какую-то удивительно гармоничную, полную романтики картину составляли и широкий Днепр, и Херсон, с его невысокими домиками из одесского известняка, который даже зимой кажется теплым наощупь, и наш первый учебный корпус из того же известняка — двухэтажный, старенький, но такой уютный домик потемкинских времен, с его выходом на Кошевой спуск, с его мраморными ступенями, на которых прошедшие столетия оставили свои следы в виде двух впадин на каждой ступеньке, именно там, где ступали тысячи ног наших предшественников.

Особый, какой-то экзотический запах моря, и соленой рыбы, и разомлевших под южным солнцем просмоленных канатов, и лодок, как в повестях Александра Грина. И трехмачтовый барк «Товарищ» у Говардовской пристани! А названия-то какие!.. Говардовская и Одесская пристани, Кошевой Спуск, улицы Ушакова и Суворова, реки Кошевая, Конка,

Кардашинка, острова Большой Потемкинский, Черкасский… Слова, которые созданы для стихов, для музыки, для песен! И ты, как клятву, повторяешь бессмертные стихи Макса Волошина: — «Будь быстр, как ветр! Неутомим, как море! И мудростью наполнен, как земля! Люби далекий парус корабля, и песню волн, звучащих на просторе!». И сердце замирает, и ты можешь только тихо прошептать в ответ: — «Буду!..».