Роберт Джирарди - Дочь пирата

Уилсон стоял под дождем и смотрел на дом, пока совсем не промок. Он отыскал в кармане пиджака носовой платок и высморкался. Через секунду дверь открылась, из полумрака выглянула невысокая женщина в цветастом переднике и что-то произнесла скороговоркой.

Уилсон покачал головой:

— Английский. Немножко французский.

— Вы простудитесь, — сказала женщина по-английски. — Входите.

Уилсон поднялся по мраморной лестнице и тщательно вытер ботинки о коврик, на котором прочитал «Добро пожаловать!». Виллу «Реал» кардинально перестроили лет сто назад, обшив стены панелями и увешав картинами в позолоченных рамах. Уилсон заметил не внесенную в каталоги «Мадонну» Мурильо и две неизвестные ему картины Гойи, изображающие бой быков.

Женщина провела Уилсона в библиотеку — большое помещение с книжными полками до готически полукруглого потолка. Ромбовидные окна выходили на ухоженный сад. Португи стоял на стремянке возле стеллажа. Уилсон мгновенно узнал этого человека. Дон Луис идальго де ла Вака выглядел точно так же, как в ночь петушиных боев, только вместо полотняного костюма и мокасин на нем были смокинг из красного шелка и подбитые ватой марокканские шлепанцы из желтого шелка. Шофер идальго, Килла из Манилы, держал на коленях биографию Бисмарка и, сидя у окна в кресле эпохи Тюдоров, смотрел исподлобья, как Уилсон пересекает комнату.

— Патрон!

Дон Луис быстро взглянул через плечо:

— Вы знакомы с поэтом Байроном, мистер Лэндер?

— Лично — нет, — ответил Уилсон. — Но я читал его вещи в колледже.

Дон Луис снял с полки тяжелый том и осторожно спустился вниз:

— Байрон был очень страстный писатель, вы не находите?

— Возможно, — пожал плечами Уилсон. — По слухам, он переспал со всеми мужчинами, женщинами и детьми в Европе, которым было меньше пятидесяти лет.

— Я имею в виду его творчество, — нахмурился дон Луис, подошел к столу, заваленному книгами, и положил том на колени так, как кладут кошку.

— «Паломничество Чайльд Гарольда» — скукота, — сказал Уилсон. — Нас заставляли его читать в колледже. «Дон Жуан» получше. Но я предпочитаю Китса.

— Китс был сентиментален и слаб, — заметил дон Луис. — Вспомните плаксивые письма к Фанни Браун. — Он показал на скамеечку у своих ног. — Присаживайтесь.

— Спасибо. — Уилсон отрицательно покачал головой.

Дон Луис погладил пальцем усики и устало посмотрел на Уилсона. Что скрывало это непроницаемое лицо, догадаться было трудно. Неизвестность беспокоила Уилсона.

— Вы можете говорить что угодно о Байроне, — дон Луис постучал изнеженным пальцем по книге, — но его жизнь была под стать его стихотворениям. Он был героем, человеком действия, аристократом в лучшем смысле этого слова. Его поэзия — отражение его собственной жизни, и поэтому она больше соответствует нашему времени, чем бледные сочинения нынешних поэтов.

Уилсон неопределенно махнул рукой, что дон Луис расценил как несогласие. Он наклонился вперед, глаза в предвкушении спора загорелись.

— Посмотрите вокруг, мистер Лэндер, мы вступаем в новую историческую фазу, — начал идальго, приняв позу лектора. — Люди устали от власти закона. Моря вновь полны пиратов. Наконец-то мы отправляем в прошлое мелкобуржуазный комфорт. От эпохи общественного мы переходим к веку одиночек, волков. Главными добродетелями становятся животная отвага и грубая сила. Личная честь, кодекс бойца приходят на смену транснациональной коммерческой культуре. Взгляните на свою собственную страну! Ею управляют моральные банкроты. Они настолько погружены в заботы о себе, что даже не способны к воспроизводству. Они ценят роскошь больше, чем силу, и безопасность — больше, чем собственные души. Что они создали со своей мнимой порядочностью? Трущобы бедняков на городских окраинах! Нечто аморфное, где любая оригинальность подавляется транквилизаторами, где вежливость почитают за величайшее благо, где самой большой мечтой стало выучиться на адвоката или консультанта по маркетингу. Вы, американцы, превратились в мягкотелых омерзительных тварей, которые не желают никаких крайностей. Благодарение Богу, все сейчас меняется. Ваш загнивающий мир порождает убийц нового типа, их руки никогда не устанут тянуться к мечу. Однажды они восстанут и перережут вам глотки, пока вы спите. Итак…

— Минутку, Луис, — прервал его Уилсон. — Оставьте в стороне философствование и поэтов-романтиков. Вы намеревались убить меня, так? — Он рухнул на стул, внезапно обессилев, и поставил локти на стол. — Как вы это собираетесь сделать?

— Наверное, прикажу Антонио перерезать вам горло, — ответил дон Луис, немного подумав. — На самом деле это наиболее быстрый способ, без лишнего шума и беспорядка. Расслабьтесь, и все будет кончено за какие-то секунды.

Уилсон бросил взгляд на внушительные габариты борца по вольной борьбе, снова углубившегося в биографию Бисмарка, и живо вообразил, как мясистые пальцы сокрушают его трахею. Вследствие этого он почувствовал головокружение и поник головой на стол. Целую минуту он смотрел на истертый мраморный пол и на подшитые шлепанцы Португи. Подняв голову, он обнаружил, что дон Луис ждет его воскрешения, соединив кончики пальцев.

— Прежде чем вы убьете меня, позвольте рассказать вам про моего отца, — попросил Уилсон.

Дон Луис терпеливо улыбался, времени у него было хоть отбавляй.

— Во время Второй мировой войны отец служил в американских ВВС, и его часть стояла в Англии, в Ланкастер-Филд, — начал Уилсон. — Они совершали налеты на Францию и Германию в больших самолетах «летающая крепость». Отец был радистом, однако многие вылеты проходили в режиме радиомолчания, поэтому большую часть времени он сидел в фюзеляже самолета, ожидая, когда какая-нибудь зенитка накроет его. При графике четыре-пять боевых вылетов в неделю шансы выжить у летчиков были чудовищно малы, около девяноста процентов попадали под обстрел. За последние шесть месяцев 1943 года союзники потеряли в небе над Европой более десяти тысяч человек из летного состава. Чем больше боевых вылетов, тем меньше шансов уцелеть. Но человек, переживший двадцать пять вылетов, подлежал ротации. Так что двадцать пять было для летчиков магическим числом.

Мой отец совершил двадцать пять боевых вылетов без единой царапины, но не воспользовался льготой. Он попросил перевода на новый самолет. Поскольку командование нуждалось в квалифицированном персонале, просьбу его удовлетворили. Он совершил еще двадцать пять вылетов, потом еще столько же. Войну он закончил, имея за плечами вылетов больше, чем любой другой радист. Все считали его сумасшедшим. И напрасно. Сумасшедшим он не был; он был азартным игроком и верил в свою звезду.