Свирид Литвин - Необыкновенный рейс «Юга»

— И долго голодал?

— По двенадцать суток.

— И ты не врешь это — двенадцать суток?

— А зачем же врать мне? И разве я заставляю тебя верить мне?

— И тяжело это было?

— Гораздо легче, чем перенести грипп или малярию. Лечиться голодом нужно, конечно, умеючи. Может, кому желательно, так я тово… Могу немного подучить…

— О! Пожалуйста! Конечно! Ещё бы! Лишь бы помогло только! — закричало разом почти несколько человек, и кое-кто придвинулся поближе к стоящему на кубрике Русланову.

— Ну уж за то, поможет ли, я не ручаюсь. Это будет зависеть не от меня лично, а от вас, — пояснил Русланов.

— Ничего, ничего!.. Поможет или нет, а ты учи!

— Не стесняйся… Мы за это денег тебе все равно не заплатим, — ответили ему.

Верила или не верила команда Русланову, но после его обещания научить, как можно легче переносить голод, все заметно повеселели, а когда немного успокоились, Русланов, оглядев с довольной улыбкой свою необыкновенную аудиторию, начал не спеша развивать теорию о лечении болезней голодом.

Где-то, вероятно, вычитанная Руслановым теория о лечении голодом сводилась к тому, что голод и растительная пища, очищая организм от мочевой кислоты, способствуют, якобы, не только его выздоровлению, а и некоторому сопротивлению разным болезням.

Чтобы легче было переносить курс лечения вообще, а тем более наступивший голод на судне, Русланов рекомендовал команде заняться самовнушением и поддерживать свое настроение и силы такими приблизительно самоподбадривающими словами: «Я вполне здоров!» «Я не хочу кушать!» «Я чувствую себя сытым!» «Я стойко и бодро буду ждать того времени, когда положение наше улучшится!» Произносить такие слова Русланов рекомендовал без насмешки, твердо и уверенно.

Когда после получасовой лекции Русланов умолк, один из кочегаров довольно сердито спросил вдруг:

— Ну а сам-то ты лечишься теперь этим и кушать сейчас не хочешь?

— Я этим не лечусь сейчас, — ответил с улыбкой Русланов, — я к этому привык уже. В начале голодовки просто сказал себе, что я не буду думать о пище две недели, и я о ней сейчас не думаю.

— И не хочешь жрать?

— Не хочу.

— Ну а отощаешь же ты за эти две недели?

— Конечно, отощаю. Упаду даже в весе фунтов на тридцать, и силы упадут, но главное — меня в это время не будет мучить голод, меня не будет тянуть к пище.

— Ей-ей, тебе, Русланов, только попом быть, — не утерпел один из кочегаров. — У тебя даже рожа как будто такая же, как у попа… С маслом.

Кочегары и матросы засмеялись.

— Да, умеет умасливать здорово, — поддакнул один из матросов. — С одной стороны, смешно все это выходит, по-ребячьи как-то, а с другой…

— А с другой похоже на правду.

— Вот именно.

— Слушайте, ребята! Давайте попробуем. Давайте начнем и посмотрим, что будет, — предложил не потерявший еще живости масленщик Адольф.

— Давайте! — загудело разом несколько голосов, и все зашевелились.

— Давайте!

— Только ты, Русланов, уйди от нас, — предложил матрос Смирнов, — а то ты научил нас, дураков, а потом будешь смотреть на нас и смеяться. Иди лучше в кубрик и смейся в кубрике. Марш!

— Ну, ладно уж. Уйду, — ответил, добродушно улыбаясь, Русланов. — Начинайте. Только не озорничайте, а действуйте серьезно.

— Все понятно… Уваливай…

Русланов с добродушной улыбкой направился в матросский кубрик, а матросы и кочегары с гомоном и смехом начали размещаться по своим постелям. Когда все уселись и прилегли на своих местах, масленщик Адольф спросил:

— Ну что же, ребята, начинаем?

— Конечно, начинаем… Чем раньше, тем лучше.

— А с чего же начинать-то? — бестолково посматривая на всех, спросил кочегар Звонцов.

— С чего начинать? А ты вот слушай. Я буду говорить, а вы все повторяйте за мною, — скомандовал Адольф.

— Ладно, командуй.

— Начинаю… только с верою.

— Есть! С верою!..

— Я сыт! — довольно серьезно произнес Адольф.

— Я сыт! — загудело в тон ему несколько голосов почти разом, но абсолютно без соответствующей моменту серьезности.

— Я здоров! — изрек Адольф.

— Я здоров! — разом ответило ему человек двадцать пять, а кочегар Лагунин не замедлил добавить вслед:

— Я так здоров, что сожрал бы слона.

— А я не подавился бы даже кашалотом, — заверил его матрос Лютиков.

После слов кочегара Лагунина и матроса Лютикова все на трюме затряслись от смеха.

— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — неслось на разные лады из двух десятков разных глоток.

Раздосадованный несерьезным отношением к самовнушению, Адольф сердито начал было протестовать против мальчишеского поведения некоторых товарищей, но его сейчас же с хохотом и бранью остановили.

— Да брось ты, Адошка, дурака валять! Ну какое тут самовнушение, когда кишки второй месяц марш играют. Подурачились немного — и будет… А отдохнем, опять начнем… Это хорошо самовнушением заниматься на сытое пузо, а он выдумал: Я сыт! Я здоров!

— Ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо!

Намерение Русланова научить команду при помощи самовнушения не чувствовать потребности в пище скандальным образом провалилось. Но зато оно пригодилось как хороший материал для поддержания юмористического настроения среди команды в дальнейшем.

Заинтересовавшись неожиданно теорией и практикой самовнушения, команда не обращала внимания на то, что мастерил кочегар Виткевич, и только когда уже все успокоились, один из кочегаров заметил:

— О Езус-Мария! Что это пан Виткевич соорудил?

Когда все обернулись в сторону Виткевича, то увидели почти готовый из дерева и стальной проволоки лук.

Пан Виткевич всегда мастерил какие-нибудь не соответствующие солидности его возраста мелкие вещи, был редко общителен с товарищами, больше молчал, чему-то молча улыбался и единогласно, но без уговора между собой, был причислен командой к разряду людей «без двенадцатой клепки в голове». Им не пренебрегали, но и не дружили с ним. Он был чужд не только русским, украинцам и латышам, а даже своим соотечественникам полякам. С ним никто не водился и он ни с кем.

— Что пан соорудил? — спросил кочегар Зюзин у Виткевича, не надеясь, однако, на ответ всегда отмалчивающегося Виткевича.

— Пушку! — задорно-весело и неожиданно для всех ответил вдруг Виткевич.

— Кашалотов стрелять или на «Эмдена»?

— Дураков стрелять, — опять задорно ответил Виткевич, видимо чувствуя при этом какое-то, ему одному лишь понятное, превосходство над всеми сидевшими перед ним матросами.

— Это плохо, — ответили ему. — На дураках, говорят, свет держится, а ты такое задумал. Бога боялся бы…

Вскоре переключив внимание на что-то другое, о Виткевиче и его луке забыли.

И только после обеда, по времени, конечно, зайдя в кубрик, один из кочегаров обнаружил, что Виткевич занят подготовкой к охоте на крыс.