Александр Альберт - Морские рассказы

Оживил я кока ваткой с нашатырём, предусмотрительно приготовленной – но не для Лёшки! – а для себя, потому что боялся потерять сознание от увиденного.

Я отодвинул подальше от стола деда, стоящего с вырванным зубом в пассатижах, отобрал их у него, осмотрел чёрный, без корня, зуб – неужели отломился? Нет, сгнил, наверное, и это хорошо.

Поменял набухшую сукровицей и гноем вату, затолкал свежую, пока кок приходил в себя.

– Всё, ребята, проводите его в кубрик, на койку, только голову повыше поднимите!

Как быть с пенициллином? Разведу в воде и дам выпить. Сколько? В день четыре пузырька.

Поднялся в рубку. Все, кроме Палыча, уставились на меня. А все – это капитан, старпом, рыбмастер и радист с синяком на лбу.

– Вроде как всё, порядок, товарищ капитан, зуб выдернули. Могу заступить на руль.

– Хорошо, Брынцев, заступай, – капитан странно глядел на меня, – заступай!

И к Палычу:

– Сергей Павлович, определяйтесь при малейшей возможности и как можно чаще.

И пошёл к трапу – то ли к себе в каюту, то ли посмотреть больного, то ли ещё куда. А куда ещё? – некуда.

За ним потянулись и остальные.

Я подошёл к Палычу, наклонился к нему, и, полушёпотом:

– Чуть дуба не дал.

– Лёха?

– Я, Сергей Павлович, мокрый весь от страха, – и принял у него руль, уставившись в освещаемоё прожектором пространство, откуда шли бесконечные пенные валы.

– Курс?

– Курс прежний, по возможности.

Волна стала как будто поменьше, но девятый вал нет-нет да приходит. Не проспать бы.

Боковым зрением я видел, что Палыч стоит возле, не идёт к обычному месту вахтенного, на стульчик.

– Случилось что, Сергей Павлович?

– Случилось, Санёк, случилось. Я скажу так – я бы на себя это не взял!

Я понял, что он имел в виду.

А что сказать? Мне с детства не на кого было надеяться, вот и привык сам решать.

Вспомнил, как в руках у моего лучшего друга, троюродного брата, взорвался, оторвав ему три пальца, взрыватель от распотрошённой нами миномётной мины.

Взорвался по глупости – белое вещество открытого с одного конца алюминиевого цилиндрика Гена царапал кончиком ножа, потом подносил крошки к горящей папиросе (брат был на два года старше и уже курил) и они взрывались – пах! Пах!

Я сидел рядом, наблюдая за баловством, в какой-то момент отвернулся и вдруг – бах! Белое облако, потом тишина и капли крови на груди, животе, руках, лице. В этой тишине я бегу в воду реки, где мы глушили рыбу, начинаю смывать с себя кровавые ручейки.

Оборачиваюсь – Генка сидит там же и откусывает висящий на чём-то палец.

– Стой! – кричу я, – не надо!

Он не слышит.

Я бегу к нему, срываю с себя старенькую, посечённую осколками, майку, обматываю ей обе руки вместе, и тащу Генку через реку, вброд, не домой, нет, а в соседний станционный посёлок. Спускавшиеся с горы пацаны посадили нас на рамы велосипедов и повезли в больницу. Генка сознание потерял сразу, а я на ступеньках приёмной.

Отпуская меня, врач сказал, что если бы я не вовремя привёз моего друга, он бы умер от потери крови – осколком ему перебило крупный сосуд на руке.

Это воспоминание секундой пронеслось в голове, как оправдание сделанного сегодня.

Палыч тронул меня за плечо:

– Смотри тут, я в гальюн.

И мне вдруг с такой силой захотелось в гальюн тоже, захотелось так, что я стал переминаться с ноги на ногу в ожидании возвращения штурмана.

Наконец послышались его шаги

– Палыч, скорей, я с самого утра хочу.

– Чудак, ты что, внизу не смог? – и принял штурвал.

– Я забыл, – убегая, сказал я.

В гальюнном шпигате хлюпала вода, стучала крышка выпускного клапана. В помещении стоял специфический, неистребимый запах хлорки, фекалий, одинаковый для всех гальюнов советского флота.

А я блаженствовал, стараясь удержаться на ногах и направлять струю в жерло чаши «Генуя». Сладкая дрожь тела следует окончанию акта.

Перед тем, как подняться в рубку, на минутку заскакиваю в каюту больного. Лёха спит, одна рука держится за комингс койки, другая упирается в переборку. Потрогал лоб – температура упала, кажется.

Со второго яруса свешивается голова боцмана:

– Не дрейфь, Санёк, всё окей! Он сразу заснул.

Облегчение, снятие невероятного напряжения, – вот что сделали слова Володьки!

– С облегчением вас, господин штурман, – Палыч был в своём репертуаре, когда кое-что ладилось. – Приклеивайся к этим деревяшкам, – показал глазами на рукоятки штурвала. – Или хочешь внепланово определиться? Кэп приказывал, помнишь?

Он посмотрел на меня, сияющего. Удивился – с чего бы это?

– Да, вроде всё в порядке, Палыч. Согласен, сначала я.

– Так для тебя от меня подарок: – слева по борту, курсовой тридцать, под углом сорок-сорок пять – неизвестная звёздочка выныривает.

Проделав обычные предварительные операции, я вышел на крыло. Ветер пел на 10–11 баллов. Звёздочка точно, именно выныривала, и я провозился больше положенного, чтобы посадить её на горизонт.

Заметил и вторую, ближе к корме. Засёк и её.

Нанёс всё на карту. Рядом с моим перекрестием лежала и точка, нанесённая Палычем по счислению.

Проинформировав штурмана, я принял у него штурвал. Палыч не стал подвергать сомнению мои результаты, взял карту и спустился с ней к капитану.

Вернулся, указал новый курс.

Как я и предполагал, ураган спускался вниз по Северному морю к побережью Франции, скользя вдоль гор Норвегии. Нам тоже следовало бежать быстрее к югу, чтобы вторично не попасть в яблоко.

Придётся идти под углом к волне, а это значит, что качка, преимущественно килевая, превратится в смешанную: килевую и бортовую.

И, значит, ухо надо держать особенно остро.

Ночь вымотала и меня и второго штурмана.

В 4-00 нас подменил сам капитан с третьим штурманом, но, уже через сорок минут, вызвал снова на мостик. Хмурый, злой, наверное, он сам стоял на руле, третий штурман горбился в углу.

Передал мне руль, повторил прежнее – знать, как можно точнее, своё место.

Волчок урагана крутился против часовой стрелки, если смотреть сверху. Капитан правильно определился, держась в западной части волчка, постепенно забирая к востоку, при этом ветер нам помогал, приближая к Датским проливам.

Хмурый рассвет наступил после восьми часов местного времени. Я стоял на руле, как на автомате, реагируя только на высокие волны. Играл с ними, игнорируя маленькие, сглаженные ветром. Последнее определение показало, что мы находимся в восьмидесяти милях от входа в проливы. Всего девять-десять часов хода и мы окажемся в безопасности.

В 9-00 нас снова подменил капитан с боцманом в качестве рулевого. Дал два часа на отдых и перекусить.

В одиннадцать мы развернулись под ветер, волна стала бить нам в корму. Развернулись без особых происшествий, море было спокойней.