Вэл Хауэлз - Курс — одиночество

В среду утром, в тёмные предрассветные часы, когда я уже успел основательно отдохнуть, робкий ветерок дохнул мне холодом в глаза и прогнал сон. Лёжа на койке, я смотрел в открытый люк и гадал, вырастет ли из этого ветерка что-нибудь путное или он просто дразнит. Был только один способ выяснить этот вопрос. Марш на палубу и осмотреться мутными глазами, из которых ветер, хоть и тёплый, выдавил слезу. С юга дует, из солнечной Испании, оттого и тёплый. Не тратя времени на одевание, я, как был, вскарабкался на рубку и, подняв грот и стаксель, живо заставил ветер трудиться. Обратно в кокпит, поколдовать со шкотами и флюгером автоматического рулевого устройства. Тщательно осмотреть горизонт. Путь свободен. Скорей в ещё не успевший остыть спальный мешок. Взбивая подушку, я чувствовал себя победителем. Наконец-то я начинаю идти в ногу с яхтой. Пора уже. «Эйра» плавно скользила по сморщенным рябью волнам. Не прошло и минуты, как её весёлое бульканье усыпило меня.

Утром я в два счёта произвёл определение; после первого настоящего отдыха всё шло неизмеримо легче. Стоя на трапе и прочно упираясь кормой в угол люка, я слегка отклонял туловище, подлаживаясь под качку. Очередная волна подняла яхту, в ту же секунду я поймал солнце, которое балансировало, ничем не застланное, на прямой, как стрела, линии горизонта. Быстрый взгляд на часы, и я пошёл вниз заниматься элементарной арифметикой.

Наручные часы были моим хронометром и единственным, кроме дешёвого будильника, прибором для определения времени на борту. Заслуженный шарнирный хронометр «Уолтхэм» я оставил на берегу, чтобы освободить побольше места для припасов. Наручные часы были подарком от ювелира из Хэверфордвеста Питера Хауэлза (нет, не родственник), и я привык полагаться на их точность, ибо они из месяца в месяц шли с одной скоростью, отставая ровно на восемь секунд в сутки. Питер намекал, что самозаводящиеся часы марки «Ролекс Ойстер» могут работать ещё точнее, но меня и эти вполне устраивали. Не так уж важно, на сколько они отстают, лишь бы отставание всегда было одинаковым. Уговорите себя довериться наручному «хронометру», и вы сбережёте немало времени, а на фолькботе к тому же и труда: не надо каждый раз открывать рундук, возиться с крышками сначала одного футляра, потом второго, деревянного, чтобы, на миг взглянув на циферблат, проделывать всё в обратном порядке, после чего ползти на четвереньках к столу для прокладки курса, а попросту — ящику с десятком-другим карт, который устанавливается поверх вышеупомянутого рундука. Плохая планировка? Не спешите с выводами.

На моём судёнышке жилое пространство ограничивается площадью шесть на шесть футов, при вышине четыре фута десять дюймов. Или скорее при «нижине», если ваш рост шесть футов четыре дюйма, а вес двести десять фунтов. В этом пространстве нужно разместить почти всё, что необходимо для вас и вашей яхты на два долгих месяца. Знаю, что есть и другие грузовые помещения, но они расположены преимущественно в более сырых уголках и обычно заняты запасными парусами, такелажем, плавучими якорями и тому подобным имуществом.

С того времени, когда я служил моряком, мне нравится выполнять процедуры, связанные с навигацией, особенно на малых судах. И не только ради примитивного удовлетворения, которое вы испытываете, нанося на карту аккуратненький крестик, обозначающий вас; общение с внеземными объектами — превосходное «слабительное» для души, если она почему-либо замкнулась в своём тесном маленьком мирке. Видит бог, нас окружает бездна всякой всячины. Прокладывая курс после полуденной обсервации в среду, 15 июня (47° 11 северной широты, 7° 52 западной долготы, лаг 195), я убедился, что меня и моё судёнышко окружает пустынный, по видимости, океан, тысячи миль океана, если смотреть на запад, с редкими безобидными дымками пароходов, которые напоминали мне, что встречный корабль — единственная возможность послать весточку домой. А ведь я обещал посылать радиограммы через день.

Пополудни с правого борта в поле зрения возникло что-то подходящее. Бинокль помог разглядеть небольшой траулер на ходу. Было очевидно, что он не занят ловом. Какой лов на глубине двух тысяч саженей? Может быть, возвращаются с ирландских банок? Я живо достал брезентовый мешок с флагами Международного свода, соединил вместе М-И-К и поднял их на видном месте. В это время судно — испанец, судя по оснастке, — проходило правым бортом меньше чем в миле за моей кормой. Я надеялся, что оно вот-вот изменит курс и присмотрится ко мне, однако ничего похожего не произошло. Ясный тихий день, до вечера далеко, идут домой после напряжённого лова… Наверно, на всём судне только один человек не спит, да и тот клюёт носом у штурвала после сытного завтрака. Я их не осуждал, однако не мог не испытать лёгкого разочарования, спуская и укладывая на место не возымевший действия сигнал. Расцеплять флаги я не стал, чтобы сберечь время при следующей попытке. Кто знает, может быть, он меня и видел, когда я находился по носу, но поленился взглянуть ещё раз, после того как я очутился на траверзе. Совсем не обязательно его винить. Самому надо было живей пошевеливаться. Моё настроение ещё чуточку омрачилось, когда ветер во второй половине дня изменил направление; идя бейдевинд левым галсом, я с трудом держал курс вест с небольшим отклонением к норду.

Пройдено ещё шестьдесят три мили на запад. А вечером в четверг, 16 июня, мы снова заштилели, и паруса лежали в куче на палубе: меньше возни. Второе затишье после выхода из Плимута, но если в первый раз я воспользовался случаем, чтобы немного привести в порядок себя и судно, то теперь никаких безумно срочных дел не было, и задержка выматывала душу. Чем ближе вечер, тем больше сокращалась видимость, и к половине девятого яхту, по-прежнему качавшуюся на волнах с голым рангоутом, обступил плотный туман. Кто любит туман? В нём, как в ночном мраке, есть нечто таинственное, что одним нравится всегда, а другим иногда. Но густой туман таит в себе кое-что ещё, а именно угрозу. Одиночке он хуже любого, самого гнетущего ночного мрака напоминает об одиночестве. В полночь, в шторм, на протекающей посудине вы можете зажечь фонарь «молния» и надеяться, что вас кто-нибудь заметит, непременно заметит, прежде чем судно пойдёт ко дну. При очень сильном тумане вы не питаете таких иллюзий. Вы одиноки не только потому, что с вами никого нет, но и потому, что никто о вас не знает. Тонкий нюанс, и оценить его способен, пожалуй, лишь одинокий субъект, съёжившийся в комок на маленьком плавучем объекте в значительном удалении от ближайшей суши.