Геннадий Савичев - Только море

Перекинув сумку за спину, она легко выпрыгнула из окопа и зашагала извилистой тропинкой в лощину, где располагался медсанбат.

Ровно в восемнадцать ноль-ноль Рукавишников собрал личный состав штурмовой группы на склоне холма, поросшего густым кустарником. Было тепло и томительно. Закатное солнце еще ласкало золотом вершины Чоргунских высот. В прозрачном воздухе, напоенном чистым запахом трав, вилась столбом мошкара.

Расположились на земле кто как: кто лежал, кто сидел. Курить не решались: командир взвода старший лейтенант Пеньков вольностей не любил. Сам он забрался повыше и, размахивая одной рукой, бросал короткие фразы, будто рубил ими прозрачный весенний воздух:

— Задача нам поставлена нелегкая: блокировать доты и дзоты. Выкуривать оттуда фашистов и гнать сколько возможно. По долине от Федюхиных высот до Сапун-горы тяжелый участок. Простреливается насквозь со всех сторож Тут быстрота — самое главное. От траншей до траншей броском. Сапун — гора высокая. Поднимешь голову — шапка валится. Маскироваться надо уметь. Из отбитых дотов или траншей — веди огонь. Валуны гранитные тоже по горе разбросаны. За ними можно схорониться, но не отсиживаться. Наступление начнем после артподготовки. Двигаться вплотную за огневым валом. Сапун-гору возьмем — там до Севастополя рукой подать. После Сапуна Севастополь считай нашим…

Слушали Пенькова внимательно, не отвлекаясь. Старший лейтенант говорил дело. Его и любили за немногословно и деловитость. Скажет — словно отрежет, на всю жизнь запомнится.

После инструктажа он подозвал Рукавишникова:

— На парткомиссию сегодня идешь?

— Иду.

— В рекомендации тебе я написал, какой ты есть. Не приукрашивал. Если вопросы какие зададут, отвечай смело. Некоторые теряются. Мямлят, чепуху несут. Это зря. На парткомиссии люди свои, коммунисты…

Парткомиссия заседала на открытом воздухе в тесной балке. Члены ее расположились на зеленых снарядных ящиках, один из которых, накрытый кумачовой скатертью, был столом. Вступающих по одному вызывали к снарядным ящикам.

Ожидая вызова, Рукавишников прилег за жиденьким ореховым кустом. Рядом на изумрудной траве, которая пробилась через слой прелых листьев, забросив руки за голову и сдвинув на нос мятую, засаленную пилотку, скучал молоденький боец. Увидев Рукавишникова, он обрадовался:

— Привет, земляк!

— Привет, — нехотя ответил Федор.

Сейчас ему не хотелось вести разговор — мысли были у снарядного ящика, накрытого кумачом. Но бойца, видно, не смутил его тон.

— В партию вступаешь?

— Угадал.

— Закурим? Табак что надо, по офицерской норме.

Оторвав от мятой газеты по ровному прямоугольнику, свернули упругие самокрутки. Боец щелкнул изящной зажигалкой из плексигласа и, заметив, что Рукавишников обратил на нее внимание, объяснил:

— У летчиков выменял на трофейный «вальтер».

— А «вальтер» в бою, что ли, достался?

— Да нет, куда там. Его я на консервы поменял в одной деревушке.

Рукавишников глубоко, до приятного щекотания в груди затянулся. Сизый дым, прижатый прохладным бри- зовым ветерком с моря, стлался по земле.

— Что же ты, друг, — спросил Рукавишников, — обмундирование у тебя исправное, новое, а пилотка, извини, вроде в хлеву валялась?

Боец снял пилотку и, щелкнув по ней пальцем, сказал с восхищением:

— Эту пилотку я тоже выменял. Еле уговорил одного тут…

— Зачем же? — удивился Рукавишников.

— А для авторитета. На фронте я без году неделя. Отношение, стало быть, ко мне соответственное, а при этой пилотке совсем другое дело. Считаются…

Рукавишников усмехнулся.

— По одежде, браток, встречают, а провожают по другому.

Высоко над головой в белесом, но уже с вечерней синевой небе прошуршал артиллерийский снаряд и ухнул где-то на склоне Чоргунских высот.

— Эхма, — вздохнул боец, — фашист балуется. — Он свернул кисет в трубочку, сунул его в карман. — Пойду-ка в блиндаж.

В это время от места, где заседала партийная комиссия, крикнули:

— Товарищ Рукавишников!

Федор поспешно бросил цигарку и придавил ее каблуком.

— Ну, в общем, пошел я.

— Ни пуха ни пера, — напутствовал боец.

Секретарь партийной комиссии майор Середа посмотрел на заявление, рекомендации, анкету. Поднял серые усталые глаза, сказал:

— Рекомендации у него положительные. Зачитывать?

— Не надо, — ответил за всех капитан-лейтенант Фе- дичев (с ним Рукавишников познакомился еще в Геленджике), — пусть расскажет о том, что не указано в анкете.

Федор задумался. Рассказывать, собственно, было нечего. Родился, учился. В начале войны попал на флот. Затем — добровольцем на сухопутье. Тут его жизнь всем известна: отступление, ранение, наступление. От моря далеко не отрывался: Туапсе, Мысхако, Новороссийск, Эльтиген, Керчь. И вот теперь Сапун-гора…

Видимо поняв ход его мыслей, один из членов партийной комиссии, капитан с впалыми щеками и воспаленными глазами, спросил:

— До войны чем занимались?

Рукавишников пожал плечами:

— Как и все пацаны: голубей гонял, дрался. Ну и, понятно, в школу ходил.

Кто-то засмеялся. Капитан недовольно нахмурился. Вопрос, конечно, был задан некстати. Все поняли, что он не слушал, когда читали анкету. А там было ясно сказано, что Рукавишников в сорок первом году окончил десятилетку.

Первым выступил Середа.

— Товарища Рукавишникова я знаю с тысяча девятьсот сорок второго года. Если кто подумает об этих двух годах, то пусть вспомнит, что хотя по времени-то не очень много, но по тому, что было, пожалуй, и в сто лет не вместишь…

1 Рукавишников подумал о своих встречах с Середой. I Их было много. Плечом к плечу ходили в атаки. На Херсонесе, отрезанные от всего мира морем и врагом, курили одну самокрутку, передавая из рук в руки. Мерзли в окопах и теряли в боях товарищей.

— По-моему, дело ясное, — сказал Середа. — Я лично за то, чтоб принять товарища Рукавишникова в члены. Всесоюзной…

Пронзительный гнетущий свист свалился вдруг из поднебесья.

Кто-то крикнул:

— Ложись!

И тотчас прогремел взрыв. Гулкое эхо прокатилось по балке. Комья сырой, еще не прогретой солнцём земли вместе с пламенем и гарью рванулись вверх, а затем с глухим шумом попадали, ломая ветви деревьев с клейкими, только что распустившимися листочками.

Рукавишников упал ничком и лежал, прикрыв голову руками. Затем он опустил руки и поднял голову. В бездонном небе ползло будто нарисованное акварелью облако. На нем еще играли солнечные блики. На уровне своих глаз он увидел яркий желтый цветок и услышал свиристение какой-то пичуги.

— Однако, жив! — сказал сам себе Рукавишников и поднялся на ноги. Невдалеке виднелось место, куда угодил снаряд. Из небольшой черной воронки вился сизый дымок. И тут Рукавишников увидел Середу. Раскинув руки, будто желая обнять землю, майор лежал на зеленом снарядном ящике. Капитан, недавно задававший Рукавишникову вопросы, осторожно переворачивал Середу на спину.