Геннадий Савичев - Только море

— Она вам не все сказала. Приходил политрук и очень хвалил ее. Говорил: «Благодарю за самоотверженные действия». Двадцать раненых вынесла, — добавил Денежкин, щелкнув ложкой по пустому котелку.

— А ты откуда все это знаешь? — спросил Рукавишников.

Денежкин не спеша закурил. Пустил в потолок кольцо сиреневого дыма и ответил:

— Я все знаю. Мне из Совинформбюро персонально сообщают.

В блиндаже засмеялись. И был этот смех освежающим, как холодный душ после длинной и жаркой дороги. Он как бы смыл со всех накипь боя и нервное напряжение.

Денежкин, поощренный смехом, фертом прошелся по блиндажу и остановился перед Аржановым:

— А ты, приблудный, как сюда попал?

— Где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках, — парировал Аржанов.

Денежкин, видимо не ожидавший подобного отпора, на мгновение замешкался, а затем с ехидцей спросил:

— Ну а от фрицев ты как драпал?

— Так ведь мне сдалось, что все пушки, минометы и пулеметы в меня целятся. Честное слово! — ответил Аржанов, не смущаясь.

Гулко, как грохот первого весеннего грома, прозвучал новый артиллерийский залп. Схватив оружие, бойцы выскочили из блиндажа. Начался второй, решительный и самый тяжелый этап штурма.

Вжимаясь в землю, ползли по-пластунски. Под локтями хрустел мелкий прошлогодний валежник. В этих местах когда-то рос кустарник. Теперь кустарника не было— его сожгли огнеметами и выкорчевали взрывами, которые не оставили на склонах Сапуна ни единого живого места. Огонь противника между тем стал неистовым. Пули сыпались на землю, всплескивали фонтанчики пыли.

Перед второй линией траншей обнаружился новый ряд проволочных заграждений. Рукавишников залег за небольшим холмиком и обернулся. Он был уже высоко. Вся Золотая балка раскинулась перед ним как на ладони. От края до края долины двигались цепи наступающих. Сна-ряды «катюш» чертили в небе огненные трассы. И взрывы. Взрывы снарядов. Куда ни посмотришь, всюду взрывы.

«Ждать нельзя», — подумал старшина. Во рту было сухо. Он вспомнил Середу.

…Десант должен был выброситься в Новороссийск. Прямо в порт. Когда на десантных судах глубокой ночью шли по Цемесской бухте, вверху барражировали самолеты, чтобы заглушить шум моторов судов. Вход в порт узкий. Слева и справа молы, на которых торчали доты. Все же ворвались. Сначала, правда, торпедные катера ахнули по молам торпедами. Такого, говорят, еще в истории военно-морского искусства не было, чтобы по берегу торпедами. В порту на причалах увидели перед собой проволочные заграждения. Вперед никак нельзя. Назад— смысла нет: высадились-то для взятия города. А захваченный моряками «пятак» на причале фашисты поливали свинцовым огнем. Положение было не из лучших. Но тут вперед выбежал Середа. Снял шинелишку и на колючую проволоку ее: «За мной!»

Так по шинелям и преодолели заграждение, хотя оно, вдобавок ко всему прочему, было еще и минировано…

— Вперед! — крикнул Рукавищников и перемахнул через проволоку. За ним проскочил Круглиевский. Денежкин каким-то образом уже находился на дзоте, из которого сыпались пулеметные трели, и, деловито отыскивая щель, исследовал его.

Невдалеке прямо перед собой Рукавишников увидел тупое рыло шестиствольного миномета. Около него суетилась прислуга. Рукавишников дал короткую очередь и, сдернув с пояса связку гранат, кинулся к миномету. Прислуга скрылась в блиндаже. Старшина забежал в блиндаж и увидел в темном углу трех гитлеровцев. Рукавишников занес руку. Сейчас он швырнет в угол связку, и она разнесет, разорвет их в клочья. Но старшина медлил. Он стоял с поднятой рукой, глядя в глаза застывшим в ужасе врагам. Затем опустил руку и сказал:

— Черт с вами! Выходи по одному.

И хотя он сказал это по-русски, немцы поняли его. С поднятыми вверх руками гуськом вышли из блиндажа и направились вниз. Там была уже наша, освобожденная от оккупантов, территория.

Солнце пошло на закат. Часам к шестнадцати придвинулись к третьей линии траншей. Гребень горы был совсем близко. Снова бежали. Рядом с Рукавишниковым громыхал сапогами Аржанов. Он так и не отставал от старшины.

Подошло подкрепление. Наступающих стало больше.

Волной вкатились в окопы. Белобрысый гитлеровец замахнулся гранатой с длинной деревянной ручкой. Старшина сбил его прикладом и, схватив гранату, бросил вслед отступающим фашистам. Денежкин, припав к трофейному пулемету, палил в их сторону. Метался разъяренный Круглиевский. Рукавишников видел, как он швырнул вниз по склону низкорослого гитлеровца.

«Ну и силища!» — успел подумать Рукавишников. В этот миг он услышал пронзительный крик Аржанова:

— Старшина!!!

Федор оглянулся. Притаившись за обломками дота, в него целился из пистолета гитлеровский офицер. У него было красивое, с тонкими, почти женскими, чертами лицо. Затем все произошло мгновенно. Аржанов бросился к офицеру, и в то же время раздался выстрел. В неимоверном грохоте боя этот выстрел не был слышен. Что-то треснуло, и Аржанов, удивленно посмотрев на Рукавишникова, опустился наземь. Офицер выскочил из-за укрытия и, петляя, как заяц, помчался по склону. Рукавишников дал ему вслед очередь, но не сбил. Офицер обернулся и выстрелил в Рукавишникова. Пуля просвистела рядом. Федор кинулся за офицером. Тот стрелял в Рукавишникова еще несколько раз. Настиг у разбитого орудия. Гитлеровец вскинул пистолет, но Рукавишников опередил его: дал очередь. Лицо исказила судорога. Офицер неуверенно шагнул к Рукавишникову и рухнул на железобетонную плиту.

Аржанов лежал лицом вверх на сухой и редкой прошлогодней траве. Увидев Рукавишникова, он попытался улыбнуться и проговорил, с усилием шевеля сухими губами:

— Он же мог тебя начисто… Вот гад…

— Спасибо, браток, — сказал Рукавишников, опускаясь на колени. Аржанов, тяжело дыша, промолчал^ Рукавишников посмотрел на него и только теперь подумал, что он совсем небольшого роста. Здесь, на обгорелой траве, Аржанов был похож на подростка, который неведомо каким путем оказался в этом аду.

Федор осмотрелся и увидел Настю.

— Сюда, Настя! Сюда! — закричал не своим голосом.

Настя сбросила сумку и, опустившись на колени, что- то тихо приговаривала, быстро и ловко накладывая повязку. Временами она косила взглядом на Рукавишникова, как бы убеждаясь, тут ли он еще или убежал.

— Так я пошел, — сказал Рукавишников, потоптавшись.

И побежал в гору. В пути подумал об Аржанове и о словах капитана из парткомиссии, который накануне говорил ему о первом партийном поручении. В это время раздалось ни с чем не сравнимое ликующее «ура». Мимо пробежал Денежкин.

— Наше знамя на вершине! Знамя-а!

Кое-где гитлеровцы еще огрызались, отстреливались, но Федор понял, что враг был сломлен окончательно. Федор бежал трудно. Каждый шаг ему давался гораздо тяжелее, чем много сотен шагов до этого. Голова кружилась. Перед глазами поплыли круги. Он был ранен. Когда ранило — не знал. Может быть, когда брали третью траншею, а может, позже, когда преследовал офицера.