Геннадий Савичев - Только море

— Нет, я должен быть на вершине, — упрямо, как заклинание, твердил Рукавишников.

Он упал. Поднялся и, пройдя несколько шагов, снова упал на одинокий кустик, на котором чудом сохранились зеленые листочки.

«Жизнь все же сильнее смерти», — подумал Рукавишников.

Передохнул и, превозмогая тяжесть, снова встал и медленно пошел вперед. Он вышел к тому месту, где, изогнувшись, Ялтинское шоссе уходило прямой стрелой к Севастополю. За вечерней дымкой угадывался город, виднелась серебряная полоска моря.

Рукавишников опустился в кювет и впал в забытье. А потом он услышал Настин голос. Федор открыл глаза и увидел ее лицо и на нем слезы. Крупные, как горошины. Настя нагнулась и стала целовать его.

— Ну что ты, право, — сказал Федор, — ведь увидеть могут.

— Пусть, — всхлипнула Настя, — пусть! Пусть видят! Свободной рукой Федор обнял ее. Услышал, как часто колотится Настино сердце.

— Я тебя уже перевязала, — сказала она. — Сейчас па машине доставлю вниз, в госпиталь.

— Погоди, — ответил Рукавишников, — я побуду здесь. Отсюда Севастополь видно.

В сорок четвертом году по улицам Севастополя робко и боязливо ступала весна. Она застенчиво заглядывала в траншеи, зеленела травкой в снарядных воронках, вздыхала шелестом слабого ветерка в остовах развороченных зданий.

Да, и в то время мы продолжали называть его городом, хотя это звучало странно. Разве можно было всерьез считать городом груды обожженных, битых камней, спирали покореженных трамвайных рельсов, ободранные деревья, и над всем этим сладковатый смрад такой силы, что его не мог заглушить даже аромат весеннего ветра?! Разве можно было назвать городом место, где за целый день нельзя услышать пи голоса, пи звука?! Это было, пожалуй, самым страшным…

Я и Василий Шелест, забросив за плечи автоматы, шагали по развалинам. То и дело приходилось балансировать на камнях, чтобы не упасть. Сдвинув бескозырку на затылок, Василий рукавом бушлата вытирал пот.

— Не нравится мне это цирковое представление! — бубнил он, поскользнувшись на очередном камне и взметнув клубы пепла. — Давай перекурим, что ли?

Я не возражал. Мы присели. Шелест достал смятую газету и начал осторожно вырывать квадратик для самокрутки. Я задумался. По небу лениво брели белые барашки облачков. Из-под черных закопченных камней выглядывали зеленые стебельки.

— Весна, — сказал я и посмотрел на Василия. — Жизнь, черт возьми!

— Какая там жизнь! — хмуро возразил он. — Хоть бы собака какая-нибудь захудалая пробежала. А то ни души, ни звука. Как на кладбище.

— Ну и скептик! — усмехнулся я. — Видишь цветок? Это разве не жизнь?

— Закуривай, — предложил он мне и сам смачно затянулся. — Махра что надо, душистая, сразу тошнотворный запах перешибет. А красивыми словами меня, брат, не убедишь. Я человек такой — ты мне дай сначала пощупать эту самую жизнь, потом я поверю. А то: «Ах, цветочки! Ах, травка!» Это для меня не факты.

— Ну вот что! — не вытерпел я. — Уберика-ка свои сапожищи, а то расселся тут…

Василий неопределенно хмыкнул и густо задымил самокруткой.

Мы некоторое время молчали. Каждый думал о своем. К действительности меня возвратил голос Шелеста:

— Володя, а Володь…

— Ну, чего тебе?

— Слышишь?

— Отвяжись!

— Нет, ты послушай, — сказал он упрямо. — Говорят где-то. Люди говорят!

Я привстал с камня и прислушался. В самом деле где-то едва звучал человеческий говор.

— А ну, бери автомат!

Мы обогнули груду кирпичей и спустились по разрушенной каменной лестнице. Разговор было утих, а потом вновь послышался под нами.

— Иди сюда! — шепнул мне Василий и поманил пальцем.

Я осторожно подошел к дверному проему и посмотрел вниз. На цементной площадке, наспех очищенной от щебня, сидели два мальчугана лет семи. Одеты они были в вязаные — не по росту — женские кофты, помятые картузы. Третий, в засаленной пилотке и рваной телогрейке, стоял перед ними. Ему было лет десять.

— Ну вот что, дети, — сказал третий внушительно. — Повторим еще раз буквы. Вот эта?

И он показал на стену, где было что-то написано.

— Эм-м, — нестройно ответили «ученики».

— А эта?

— И-и.

— Федя, а зачем учить буквы? — спросил один из сидящих, поднимая руку.

— Эх ты, малыш! — сказал серьезно «учитель». — Скоро школы построят и, если ты не будешь знать букв, тебя не примут.

— А много школ построят?

— Много! И еще белые дома будут, бульвары, а по улицам пойдут троллейбусы. Ты видел троллейбус?

— Не-ет.

— Значит, увидишь…

У малышей заблестели глаза, и они с еще большим вниманием уставились на своего старшего товарища.

Приходилось только удивляться. Ведь всего пять дней назад здесь творилось ужасное: яростный лязг танков, нестерпимый вой снарядов, треск пулеметов… И — такие планы. Главное, кем высказанные!

Я взял Шелеста за руку.

— Идем отсюда.

Осторожно ступая огромными сапогами по камням, он покорно пошел за мной.

— Тебе нужны факты?

— Нет, — ответил Шелест, — с меня достаточно одного. Это действительно возвращение жизни.

Признаться, я был сражен такой быстрой капитуляцией, потому что сейчас, как никогда, мне хотелось высказать свои мысли.

— Я чувствую, что ты еще не все понял.

— Нет, я понял! — упрямо сказал он. — И даже больше тебя. Ты обратил внимание, по какой азбуке они изучают буквы?

— Нет, а что? — недоуменно поглядел я на друга.

Шелест сдвинул на лоб бескозырку.

— Они учат буквы по надписи советского минера: «Мин нет. Петров».

В дни увольнений я и Венька садимся на автобус и едем за город. Венька — мой друг. Уже не первый год мы служим на подводной лодке.

В автобусе душно и тесно. Пахнет свежей рыбой и овощами. Это возвращаются с базара дачники.

В автобусе мы всегда стоим. Дело в том, что в присутствии женщин Венька принципиально не садится. А так как женщин почему-то всегда больше, чем мужчин, то весь четырнадцатикилометровый путь мы проводим в беспрерывном балансировании, хватаясь за мешки, авоськи и плечи попутчиков.

Венька называет это отдыхом. У меня на этот счет другое мнение. Выходим мы из автобуса далеко за городом. В этом месте остановки нет, но шоферы уже знают нас и останавливаются без предупреждения.

Окутавшись клубами синего дыма, автобус убегает дальше по ровной ленте шоссе. Мы смотрим ему вслед и слышим, как на горячем асфальте шуршат его шины. Затем мы шагаем каменистой тропой. Тропа выводит нас к морю. Каждый раз оно открывается неожиданно.

Море!..

Голубое покрывало, простираясь в беспредельные дали, улыбается нам веселыми солнечными бликами. Мы вдыхаем ароматный свежий ветер и бежим к берегу. Ласково урча, волны приветствуют нас, как своих старых и добрых знакомых. Мы быстро раздеваемся и плывем к ближайшим скалам.