Георгий Васильев - Годы. Мили. Судьбы

Праздновали Рождество, Масленицу, Пасху, Вознесение, Петров день и Покров. Гостей приглашали на Масленицу, Пасху и Петров день. Перед праздником тайно гнали самогон, зимой дома по ночам за плотно занавешенными окнами. Летом приспосабливались гнать самогон за огородами, в болоте на релке (сухое место среди болота). Власти боролись с самогоноварением, но безуспешно. Изготовление домашнего пива не запрещали. Варили пиво в бане. Специального оборудования, кроме больших бочек, не требовалось. Технология была хорошо известна. Сырьем служили солод – пророщенное высушенное и крупноразмолотое зерно ржи, мука и хмель. Несколько раз мне доводилось этим заниматься под руководством соседа Феофана Евдокимова.

Гостей приглашали из других деревень. Из Коры-нова приезжали родственники матери. Она была родом из этой деревни. Родственники по отцовской линии из Балакирева. После возвращения из церкви гости усаживались за стол, покрытый клеенкой с изображением памятника гражданину Минину и князю Пожарскому. На стол ставили четыре–шесть глубоких тарелок, по одной на два-три человека, деревянные ложки, хлеб и соль. Самогон пили чайными стаканами. Угощать из граненых стаканов считалось признаком скупости. Обычно подавали два первых блюда – суп и щи, два вторых и на третье клюквенный кисель. Потом пили пиво домашнего приготовления или чай из самовара и вели долгие разговоры.

Самовар

Молодежь выходила на улицу и собиралась вокруг гармониста. Плясали, взяв друг друга под ручку. Ходили в ряд по улицам по 6–8 человек, распевая под гармошку частушки. Девки пели про любовь, неверность и измены своих «миленьких» и «золотеньких», не называя их по именам. Рядом идущие парни орали во все горло частушки такого нецензурного содержания, что одной из них было бы теперь достаточно, чтобы получить 15 суток ареста за сквернословие. Девушек это не смущало. До сих пор помню слова деревенского фольклора, но вслух произнести уже не могу. Между подвыпившими парнями случались драки. Редко пускались в ход ножи, обрезы и револьверы. После Гражданской войны оружия в деревне было много. В одной из драк убили парня из Большой Дубровки – Ваську Пыркина. Убийцу не нашли, пулю не обнаружили и дело замяли. Подозревали в убийстве заведующего избой-читальней из деревни Балакирево.

Красивым и торжественным праздником была Пасха. В этот день заканчивался семинедельный Великий пост, когда запрещалось употреблять в пищу мясо, молоко, масло, сметану, яйца и птицу. Можно было есть рыбу и продукты растительного происхождения. Во время поста каждый православный был обязан исповедаться – рассказать священнику о совершенных грехах и поступках, не соответствующих христианскому образу жизни. В зависимости от тяжести греха, священник или прощал от имени Бога, произнося слова: «Бог простит», или на грешника налагал взыскание. Родители посылали нас, малолеток, в церковь на исповедь. С детьми схема упрощалась. Детей собирали группой, а не по одному, как у взрослых. Священник задавал вопросы: «Не воровал ли? Не богохульствовал ли? Почитаешь ли родителей?» и т. д. Мы были обязаны отвечать: «Грешен, батюшка!» – независимо от того, были мы грешны или нет. Самокритика, как форма осуждения аморальных поступков, использовалась с давнего времени, только слова были другие. Раньше говорили грешен, а теперь – виноват, исправлюсь, признаю некоторые ошибки.

В конце недели принимали причастие. По очереди подходили к священнику, он вливал в рот чайную ложку кагора (красного крепленого вина) и совал кусочек пресной лепешки. Вино символизировало кровь, лепешка тело Христа. В четверг, пятницу и субботу перед Пасхой проходили ежедневные богослужения, а в ночь с субботы на воскресенье служба шла беспрерывно. В полночь верующие во главе со священником Троицким и дьяконом Вознесенским под звон колоколов с иконами и горящими свечами в руках выходили во двор и совершали крестный ход вокруг церкви. Шествие сопровождалось пением, пуском ракет и выстрелом из пушки. Да, из пушки! На территории церкви хранился ствол орудия без лафета времен Крымской войны. Какой-то бывший артиллерист засыпал в него чайную чашку черного пороха, забивал пыж и упирал казенной частью в дерево. Прячась за деревом, он факелом поджигал заряд, и пушка стреляла. Ради этого со-бытия мы не спали до полуночи. Утром поздравляли друг друга с праздником и разговлялись. Ели до отвала крашеные яйца, мясную пищу, масло и все, что было запретным в течение сорока девяти дней. Праздник продолжался три дня. Церковные колокола звонили всю неделю. Желающим разрешали подниматься на колокольню и звонить, сколько хочешь и как хочешь.

Самым веселым праздником было Вознесение – праздник нашего прихода, так как церковь называлась Вознесенской. В деревню привозили карусель. Она крутилась с утра до вечера под музыку шарманки. Верхом на деревянных лошадках за 5 копеек катались дети и взрослые. Продавали мороженое в виде лепешки, зажатой между двумя вафлями, по 5, 7 и 10 копеек за порцию. Родители покупали семечки подсолнуха, которые честно делили между нами. На каждого приходилось по два-три стакана. Приезжали гости. Отмечали так же, как и другие праздники, – обед, гулянье, пляски и песни под гармонь.

Осенними и зимними вечерами молодежь собиралась поочередно у каждой девушки на беседы (посиделки). Как правило, матери устанавливали дочерям норму – напрясть за вечер два початка (пряжа на веретене, сколько вместится), а остальное время пляши, пой, играй в жмурки. Пряли лен. Плясали «Кадриль», «Барыню» под гармошку или балалайку. Пели песни о пряхе, которая сидит в низенькой светелке, «Златые горы» и обычные частушки на вечную тему про любовь. К девушкам приходили парни даже из соседних деревень, иногда издалека, километров за 7 или 10. Знакомились, влюблялись. Парни из-за девушек иногда ссорились и дрались.

Девушки собирались группами по возрасту. Младших к старшим и старших к младшим не допускали. К полуночи расходились по домам. Парни провожали девушек, по дороге досказывая то, о чем при народе говорить было неудобно. В отношениях между девушками и парнями была относительная свобода, но до известного предела. Грань переступали редко. Внебрачных детей в окрестных деревнях было мало, один-два. От соблазна удерживало сознание греха, опасение за репутацию, боязнь родительского гнева. С дурной славой бесполезно было рассчитывать на замужество. Молва о поведении каждого человека распространялась быстро. Как говорится: «Хорошая слава лежит, а плохая бежит». Молодые ребята всячески избегали ситуаций, при которых можно против желания попасть в отцы. Они знали о законе, по которому на воспитание внебрачных детей судом присуждались алименты. До 18-летия ребенка вычитали одну треть зарплаты, а в деревне треть причитающейся части урожая. Для решения суда было достаточно показаний двух свидетелей. А тем, кто оказывался в подобном положении, оставалось петь на мотив популярной песни «Кирпичики»: