Бьёрн Ларссон - Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

Не думайте, что четыреста миль под парусами в одиночку на открытой лодке было увеселительной прогулкой, но мне очень пригодилось всё, чему меня научил Данн. Пригодились умения одолевать волну, потому что было как раз то время года, когда дует самый сильный пассат. Как только я вышел из-за прикрытия островов, меня встретили сильные, тяжёлые и непрерывно грохочущие волны с белыми гребешками. Пришлось одной рукой править, а другой — вычерпывать воду, и так более суток, пока мне не посчастливилось войти в закрытую бухту, где не было ветра и где я смог бросить якорь и выспаться.

Ещё хуже стало, когда неделей позже я достиг восточного побережья Эспаньолы, которая была оплотом испанцев. Днём я прятался среди мангровых зарослей, выползая только ночью при свете луны. Когда я наконец убрался с территории этих папских прихвостней, чувствовал я себя ужасно. От меня остались только кожа да кости. Мои косматые волосы стали жёсткими, как щётка. Губы пересохли и потрескались, так что я вряд ли смог бы произнести хоть слово. Кожа вообще была сухая, как трут, и словно опалённая лесным пожаром. К тому же я едва мог сидеть, потому что задница у меня была вся истёрта и воспалена. И хотя я спал в лодке, приходилось держаться поближе к берегу, и меня поедом ели всякие кровососущие насекомые. Да, на Джона Сильвера было страшно смотреть. В таком виде, чуть ли не при смерти, его и подобрали буканьеры старой закалки, которые были не прочь, чтобы он присоединился к их братству.

Они были свободны и жалки, эти последние выжившие потомки охотников и искателей счастья. Время у них будто остановилось. Они чертовски тосковали по прошлому, всё ещё мечтая о великих походах на Панаму и Картахену, и не понимали, что их время ушло. Они болтали о добрых старых временах, о предателе Моргане, об Олонне кровавом, Монбаре Губителе, о Граммоне Безбожнике, Ле Роке Братце и о Ван Хорне, не имевшем прозвища, но снискавшем себе известность тем, что во время боя он оказывался одновременно в разных местах палубы и стрелял в каждого, проявившего хоть малейшую трусость и слабость. Все их старые привычки и ритуалы свято соблюдались, и большинство не возражало. У них был совет, и все вопросы решались голосованием. Они всё делили поровну и владели всем, поделённым между собой. Они не имели фамилий и называли себя и друг друга по именам и прозвищам, потому что кто они и откуда, не принималось в расчёт.

Как охотники они не имели себе равных, а кроме того, они любили поесть и относились к еде со всей серьёзностью. Они умели приготовить шоколад, хотя это была торговая тайна испанцев, которая тщательно скрывалась. Они также знали, что мясо кабана становится вкуснее, если кормить его абрикосами. Они умели аппетитно приготовить мясо обезьяны, используя соль крупного помола, а также ухитрялись подстрелить обезьяну, не запачкавшись её испражнениями. Верьте или нет, но я сам видел: негодницы обезьяны гадили себе в лапу, забрасывая затем дерьмом охотников — представляете картину? Сбивать обезьян с деревьев — тоже нелёгкая задача, потому что выстрел должен сразу убить животное, иначе обезьяна, зацепившись передней или задней лапой, продолжает висеть, пока другие обезьяны не придут на выручку и не унесут раненого, истекающего кровью сородича, под жуткие крики и стоны.

Но еда должна была быть на столе, и старые буканьеры это умели. Они готовили так, что ты, подобно дворняжке, от одного запаха исходил слюной. У них я научился хранить продукты и приобрёл кое-какую сноровку, пригодившуюся мне позднее в жизни — в моей замечательной таверне «Подзорная труба» в Бристоле, и на борту проклятого судна «Испаньола», чуть не ставшего погибелью моей.

Труднее всего было выносить то, что эти черти были набожными — они начинали трапезу с молитвы и чтения Библии. Но я держал себя в руках, ведь мне нужно было их расположение, чтобы привести себя в норму после побега с плантации. Однако мне это, конечно, было не по нутру. С отвращением слушал я бесконечно повторяемую историю о буканьере Дэниеле, который на одной из якорных стоянок приволок на борт священника и попросил провести службу. У них давно не было Бога, сказал Дэниель священнику. На палубе срочно соорудили алтарь, и священник завёл обычную волынку, хотя весь трясся от страха. У них не было ни колоколов, которые бы звонили к молитве, ни псалмов, но Дэниель предложил вместо колоколов и пения псалмов стрелять из пушки. Всё шло хорошо вплоть до причастия, до тех пор, пока один из членов команды не опрокинул в себя целую бутыль христовой крови и не начал богохульствовать и во всё горло выкрикивать проклятия. Дэниель резко оборвал его, а когда тот отказался проявить надлежащее уважение, Дэниель схватил пистолет и выстрелил ему в голову.

— Не беспокойтесь! — сказал он объятому ужасом священнику. — Этот хам не понимал, чем он обязан Богу, и я наказал ею, наставив на путь истинный. Продолжайте!

О случае со священником мои буканьеры рассказывали снова и снова под взрывы хохота. Но меня это мало забавляло. Знаете, на чьей стороне я был? На стороне моряка, который пожелал упиться до одури христовой кровью!

Но почему-то они всё же начали считать меня своим, и я даже им понравился. Случаются ведь и более удивительные вещи на свете.

Однажды, когда я уже пробыл у них несколько месяцев и малость отъелся, ко мне подошёл избранный ими вожак и отвёл меня в сторонку. Это был детина огромного роста, с бородой и волосами, как у барана. Насколько я могу судить, его выбрали вожаком не за умную голову, а за грубую физическую силу. Доверительно глядя на меня, он положил руку мне на плечо, будто мы были друзьями.

— Ты у нас уже три месяца, — торжественно начал он. — Ты научился стрелять, как настоящий мужчина, разделывать быка и готовить букан. [20] Копчёное мясо, приготовленное особым способом, которому обучали индейцы на Эспаньоле. Пиратов, живших на побережье и освоивших искусство приготовления букана, назвали буканьерами. У тебя есть свои странности, ты иногда ведёшь себя глупо, но ты был хорошим товарищем, таким же, как мы. Ты знаешь, что мы всегда за справедливость, что мы делим между собой всё, что имеем, и следим за тем, чтобы ни один из нас не мнил себя выше других. Мы называем себя береговыми братьями, и это не пустые слова. Мы — братья, да, мы — большая семья. Что скажешь, Джон? Хочешь присоединиться к нам? Это здоровая и свободная жизнь, хотя суровая и здесь не умирают богатыми. Но многим ли из нас светило богатство? Думаю, ты не пожалеешь.

Он замолчал, дав мне время подумать. Хотя о чём было думать-то. Их речи о братстве ни капли не трогали меня, я столько наслушался этих сказок от чернокожих на «Беззаботном», что хватит на всю жизнь. Они тоже хотели сделать меня одним из своих, будто бы в их силах было заставить меня сменить кожу. А теперь эти береговые братья желают принять меня в своё братство, заставляют клясться в верности и обещать быть таким, как им надо. Ну и что? Пускай. Им же хуже. Клятвы и обещания — это только слова.