Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря

Впрочем, мои сведения и впечатления о восточном Крыме поверхностны. На берег я почти не сходил: не хотелось. Причин этому было по меньшей мере две.

Ну-с, во-первых: после ялтинской встречи, после «взгляда со стороны» и Сергей, и я, каждый по-своему, попросту зазнались. Берег ничтожен и суетлив; что мне там делать! Пору своего яхтенного ученичества я считал оконченной, и погода этому приятному заблуждению способствовала. Теплое южное море баловало наш кораблик. Попутный ветер исправно наполнял паруса. Волны мягко лизали борта. Я умел вязать узлы, стоять на руле, чувствовал себя полноправным, вполне сложившимся боцманом, и мое хорошее настроение какое-то время не мог испортить даже Сергей, окончательно возомнивший себя навигатором.

Вот характерная запись в дневнике, относящаяся к периоду эйфории: «…просто недоумеваю! Я физик, как принято говорить, «ученый» — пусть и небольшой; это подразумевает творческий труд, участие в активном познании. У меня интересная работа. Но только иногда, в те редкие моменты, когда «хорошо идет» трудная задача, мне приходилось ощущать такую полную, как сейчас, удовлетворенность и ощущение — я в ладу с миром и с собой… Почему?»

Ответа на последний вопрос в дневнике нет, а сама приведенная запись наряду с прекраснодушием грешит слишком частым повторением слов «я» и «мне». Может быть, именно в этом — корень второй причины, по которой мне на берег сходить не хотелось.

Попросту говоря, после Ялты на борту «Гагарина» начала вызревать ссора. Ничего удивительного.

В любом путешествии неизбежен этап испытания того, что ученые люди называют «психологической совместимостью». Существует здоровая традиция — перед полетом на недельку запирать космонавтов в барокамере. Задолго до начала эры покорения космоса роль полигонов по проверке несовместимости с успехом играли коммунальные кухни. Вообще годится любой кусок замкнутого пространства, где несколько человек обречены вариться в собственном соку — в том числе и парусно-моторная яхта, и, скажем, хижина зимовщиков-полярников.

Всегда был убежден: сообщение о том, что «к концу зимы они друг друга съели», нужно понимать в обобщенно-психологическом смысле.

«Гагарин» покинул Ялту в полдень. Штилевая жара длилась второй день; она была настоявшейся, густой, как суточные щи. На зубчатом краю Яйлы безнадежно застряли облака, над морем навис купол раскаленного неба. Мотор стучал особенно назойливо.

— Действительно на медведя похоже, — изрек Саша на траверзе Аюдага.

— Ой, ше ты начинаешь! А если бы этот холм на Аюдаге не «Медведь-гора», а «Бобр-гора» назвали? — сердито откликнулся Даня. Мастер по парусам еще не остыл: из города, «с танцев» он вернулся только утром и крепче обычного поцапался с батей. Кроме того, оба матроса в Ялте, казалось, не поладили: они то и дело уединялись возле бушприта, Даня что-то горячо доказывал, а Саша отрицательно качал головой.

— Так не годится, — наконец громко сказал он.

— Ну давай, раз ты такой сильно умный! Валяй!..

— Я просто обязан, — Саша твердым шагом направился на корму. — Извините,

Анатолий Данилович. Тут дело такое: хотел вас предупредить…: — Предупреди, — разрешил капитан.

— В общем, мне, может быть, на днях уехать придется.

Вот тебе и на! Такого оборота событий не ожидал ни я, ни, похоже, капитан. Данилыч надменно закинул голову, а благодушное выражение на его лице начало сменяться челленджеровским.

— Чего так вдруг? — удивленно спросил Сергей.

— Ну… я, в общем, письмо одно получил. От матери.

— Да ше ты его слушаешь, батя! — закричал Даня. — Никуда он не поедет, ему и ехать-то некуда!..

— Я тебя просил… — Саша покраснел больше обычного. — Это еще не точно, Анатолий Данилович. Если возникнет необходимость, мне телеграмму дадут. Просто счел необходимым предупредить заранее.

— Очень хорошо, вот оно, спасибо, что предупредили, — Данилыч тоже стал необычно вежлив. — Я никого не заставлял, сами хотели. Извините, если что не так; никто никого силой не тянет. И не держит. Но есть уанс…

— Я знаю. Пока мы в пограничной зоне, трудно из судовой роли члена экипажа вычеркнуть.

— Вот-вот… — Данилыч стал развивать мысль о том, что теперь нужно спешить еще больше; по крайней мере до Керчи, в Азовском море пограничников уже нет, там хоть все мы можем улепетывать, он и сам до Астрахани дойдет, он никого не держит… Саша пообещал до Керчи дойти во что бы то ни стало, и на этом инцидент был исчерпан.

Но неприятный осадок от разговора у меня остался, Не то чтоб я слишком дорожил педантичным обществом матроса Нестеренко; а впрочем…

Например, он прекрасно готовит (даже не знаю, где так выучился) и никогда не пытается просачковать, как Даня (занят парусами!) или Сергей (занят навигацией!). В последние дни все кулинарные обязанности как-то незаметно перешли к Саше. Вообще-то в походе еда — дело тонкое. Одни любят поесть, другие не любят варить обед, и вокруг этого парадокса могут накапливаться «уансы». У нас все проще: Саша завидно готовит, остальные завидно едят. Очень удобно.

Помимо соображений меркантильных, желание Саши уехать было и щелчком по самолюбию. Я понимал обиду Данилыча: Саша как бы дал понять, что могут быть и более важные жизненные дела, чем наше путешествие. Какие?

Медведь-гора медленно погружалась в дымку. Далеко позади виднелись белые дома Алушты и над ними — четкий треугольник Чатырдага. На несколько часов эта картина словно застыла: яхта висела, приколотая к середине громадной дуги берега.

Даня после сообщения Саши о его предполагаемом отъезде вдруг развеселился. Не глядя на матроса Нестеренко, он подергивал бородку, фальшиво насвистывал из «Сильвы» — без женщин жить нельзя на свете, нет! — потом подсел к Сергею…

— Ты вот человек женатый, да? Объясни: ну ше в этом хорошего?

— Хорошего мало, — на всякий случай ответил судовой врач. — А что?

— Да я просто так. Абстрактно интересуюсь. А вот любовь — чувство эгоистическое, да?

— Видишь ли… — Сергей, польщенный тем, что в нем видят знатока, начал развивать теорию любви как одного из видов творчества. Саша резко повернулся, ушел к бушприту.

— А вот влюбиться ведь каждый может, правда? Ну, например, бухгалтер?.. — Даня вел какую-то опасную игру. Сергей увлекся. Он стал громогласно доказывать: не только никто не гарантирован от лучшего из чувств, напротив! Именно бухгалтер, именно человек сухой и прагматический, если уж нагрянет, может оказаться наиболее незащищенным; ибо отсутствие душевного опыта… Голос Сергея разносился по яхте и наверняка долетал на нос, где одиноко приютился матрос Нестеренко. В другое время и в другом месте я послушал бы эти рассуждения не без интереса.