Говард Пайл - Пираты южных морей

— Бей, боцман! Ну, живее!

Захваченный врасплох и, несомненно, решив, что за спиной у него стоит еще один противник, пират с быстротой молнии обернулся, наведя пистолет на пустую обшивку. Тут же разгадав хитрость противника, он так же стремительно развернулся назад. На эти движения ему понадобилось всего несколько секунд, однако Мэйнварингу этого оказалось достаточно, чтобы спасти свою жизнь. Когда пират отвел дуло пистолета, лейтенант прыгнул на него. В следующее мгновение Мэйнваринг увидел яркую вспышку и услышал оглушительный грохот, словно расколовший его мозг. Сперва в горячке боя лейтенант решил было, что он ранен, но потом понял, что пират промахнулся. Он отчаянно схватил врага и неистово ударил его об угол стола. Купер издал странный, какой-то клокочущий звук, и оба рухнули на пол, причем Мэйнваринг оказался сверху. Выбитый пистолет с грохотом стукнулся о пол. Но, даже падая, лейтенант громовым голосом успел выкрикнуть приказ:

— Всем отражать абордаж! — И снова: — Всем отражать абордаж!

Даже поверженный на пол и ушибленный столом, пират продолжал отбиваться с яростью сорока бесов, и вскоре перед глазами Мэйнваринга блеснул длинный острый нож, который негодяй неизвестно откуда извлек. Лейтенант схватил его за запястье, но мускулы у врага оказались словно стальные. Схватка продолжалась в полнейшей тишине. Снова и снова в Мэйнваринга вонзался нож — сначала в руку, затем в плечо, а потом в шею. Он почувствовал, что начинает потихоньку истекать кровью, и в отчаянии огляделся по сторонам. Рядом на полу лежал пистолет. Удерживая запястье врага, насколько хватало сил, Мэйнваринг схватил разряженное оружие и дважды ударил рукояткой по лысому узкому черепу пирата. Затем, собрав все силы, он нанес третий, последний удар, после которого увидел, что в неистовой конвульсии боли напряженные мускулы противника расслабились и обмякли. Битва была выиграна.

На протяжении всей борьбы до слуха лейтенанта доносились крики, топот ног и выстрелы, и даже во время смертельного поединка его не оставляла мысль, что «Янки» подвергся нападению пиратов. Почувствовав, что сопротивляющийся враг под ним затих, Мэйнваринг вскочил, схватил саблю, которая так и лежала на столе, и бросился на палубу, оставив на полу тело корчившегося в конвульсиях Купера.

«Мэйнваринг дважды ударил рукояткой по лысому узкому черепу пирата».

Он мысленно похвалил себя за то, что предусмотрительно усилил караул и приготовился к любым неожиданностям: в противном случае «Янки», несомненно, был бы захвачен флибустьерами. Однако, даже несмотря на все принятые меры предосторожности, атака оказалась столь ошеломительной, что пиратам, подкравшимся к кораблю на большом вельботе, не только удалось занять плацдарм на палубе, но и какое-то время даже казалось, что у них получится загнать команду брига в трюм.

Но когда залитый кровью Мэйнваринг выскочил на палубу, пираты тут же сообразили, что их капитан наверняка повержен, и озаботились спасением собственных шкур. Парочка флибустьеров немедленно выпрыгнула за борт, а уж когда один из корсаров, судя по всему, помощник капитана Скарфилда, упал замертво, сраженный пистолетным выстрелом, тут уж в мгновение ока началось паническое отступление. В тусклом свете фонарей виднелись отчаянно мечущиеся фигуры, а снизу доносились всплески воды.

Команда «Янки» продолжала стрелять по поблескивающим волнам, однако в темноте было невозможно сказать, сколько выстрелов попало в цель.

Знаменитый пиратский капитан умер не сразу. Он продержался еще три-четыре дня, пребывая то в полузабытьи, то в бреду, так ни разу и не придя в сознание. И все то время, что пират отходил в мир иной, мулатка, с которой он сожительствовал в этой половине своей удивительной двойной жизни, ухаживала за ним с необычайной нежностью и заботливостью. Раздвоенность сия отражалась и в метаниях разума умирающего. Иногда он выглядел спокойным, невозмутимым, замкнутым человеком, достойным членом христианской общины — словом, таким, каким его и знали друзья и родные в далекой Филадельфии. В другой же раз одерживала верх низменная часть его натуры: она вырывалась наружу подобно дикому зверю, неистовому, клацающему зубами хищнику. Только что умирающий довольно гладко и ясно рассуждал в бреду о вполне мирных вещах, а уже в следующую минуту вдруг разражался богохульствами и яростно ревел.

Несколько раз Мэйнваринг, хотя и очень страдавший от собственных ран, в безмолвные часы тропической ночи присаживался рядом с умирающим. И невольно задавался вопросом: да как подобное возможно, что вообще все это значит? Каким образом добрый квакер, уважаемый шкипер торгового судна, образцовый семьянин ступил на стезю порока и низвергся в бездну самых страшных пороков? Страдал ли капитан раздвоением личности, причем таким, что две его сущности, добрая и злая, по очереди вырывались наружу и вели каждая независимое существование? Лейтенант предпочитал считать Купера безумцем. Иногда ему становилось страшно: ведь где-то глубоко внутри каждого из нас таится такой же безжалостный дикарь, готовый бросить вызов нерушимым узам морали и строгим нормам приличия. А вдруг однажды сдерживающие его узы порвутся, как они порвались у этого человека, и дикий зверь вырвется на волю? И что тогда? Такие вопросы задавал себе Мэйнваринг. Множество разных мыслей проносилось в голове у лейтенанта, и он просиживал долгие тропические ночи напролет, наблюдая, как пиратский капитан вырывается из мира, который столь долго его обременял. Наконец несчастный умер и наверняка попал прямиком в ад.

В поисках остатков шайки прочесали остров, однако ни одного пирата пленить не удалось. Либо на Сан-Хосе имелись какие-то тайные укрытия (что, впрочем, было маловероятно), либо же они бежали на лодках, заблаговременно припрятанных среди буйной тропической растительности. Как бы то ни было, пираты бесследно исчезли.

Не обнаружил Мэйнваринг, как ни старался, на острове и каких-либо следов пиратских сокровищ. После смерти капитана рыдающая мулатка была подвергнута пристрастному допросу и на ломаном английском призналась, что у капитана Скарфилда на борту хранилось изрядное количество серебряных монет, однако сокровищ там не оказалось: либо женщина ошиблась, либо пираты накануне нападения на «Янки» перепрятали их в другое место.

И пожалуй, серебро так бы и не отыскалось, если бы на помощь не пришел счастливый случай.

Мэйнваринг отдал приказ сжечь «Элизу Купер» и отправил на шхуну отряд матросов. И тут кок попросил выделить ему немного той самой знаменитой муки, которой торговал Купер: к завтрашнему дню он хотел приготовить пудинг с изюмом. Мэйнваринг не возражал и велел одному из матросов открыть бочку и отсыпать необходимое количество муки.