Говард Пайл - Пираты южных морей

Там их поджидал противник куда более могущественный, нежели испанское войско со всеми его пушками, порохом да свинцом: голод. Продвигаясь вперед, пираты практически не встречали сопротивления, но куда бы они ни входили, везде обнаруживали одно и то же: уничтоженную перед их появлением провизию — до последней жилки мяса, до последнего зернышка маиса, до последнего кусочка хлеба. Даже когда буканьеры успешно отбивали нападения и засады и обращали испанцев в бегство, те все равно успевали опустошить кожаные сумки с провизией своих мертвых товарищей, и пиратам ничего не доставалось.

Приведем слова участника той экспедиции: «В конце концов мы опустились до поедания этих самых кожаных сумок, чтобы дать желудкам хоть какую-нибудь пищу».

Десять дней пираты претерпевали мучительные лишения, но все же упрямо пробивались вперед, слабея от голода и изнемогая от лихорадки. Но вот, поднявшись на холм, они увидели над верхушками деревьев тропического леса шпили Панамы, и теперь ничто уже не лежало между ними и целью, не считая сопротивляющихся испанцев, по четыре на каждого из пиратов — сущая безделица, с подобным они уже неоднократно справлялись.

Пираты ринулись на Панаму, и навстречу им вышли испанцы: четыреста всадников, две с половиной тысячи пеших да еще две тысячи диких бизонов, стадо которых направили на буканьеров, дабы смешать их ряды. Пиратов было лишь восемьсот человек — остальные либо пали в сражениях, либо умерли от лишений, пробираясь через леса. Однако уже через два часа испанцы очертя голову спасались бегством через равнину, оставив на поле брани шестьсот человек убитыми или умирающими.

Что до бизонов, то оголодавшие буканьеры стреляли их и тут же пожирали, ибо не было для них занятия родней, чем забой скота.

Затем пираты пошли на город. Еще три часа сражения, и вот они уже на улицах Панамы: с криками и воплями грабят, обжираются, пьянствуют и дают выход всем своим низменным и неописуемым страстям, жегшим их души подобно адскому огню. И опять все идет по ставшей уже привычной схеме: грабежи, зверства и вымогательство. Вот только на этот раз выкупать было нечего, ибо Морган отдал приказ об уничтожении города. Начались поджоги, и Панама, один из величайших городов Нового Света, была стерта с лица земли. Почему было совершено сие деяние — ответа на этот вопрос не знал никто, кроме самого Моргана. Возможно, таким образом он хотел выявить все тайники, где хранились сокровища. Или же была еще какая-то причина, но эту загадку великий буканьер унес с собой в могилу. Еще три недели оставались Морган и его люди в этом несчастном месте. Когда же они покинули его, их сопровождало сто семьдесят пять голов вьючного скота, нагруженного золотом, серебром и драгоценностями, я уж не говорю о баснословном количестве товаров и шестистах заложниках.

Что сталось со всем этим богатством и какую сумму оно составляло изначально, известно одному лишь Моргану. Ибо, когда был произведен дележ, оказалось, что на каждого пирата пришлось лишь по двести песо.

По объявлении сего результата поднялся такой рев проклятий, что даже капитан Генри Морган содрогнулся. Ночью он и еще четыре командира подняли якорь и ушли в море: поговаривали, что эти пятеро-то и поделили меж собой б о льшую часть трофеев. А ведь общая сумма награбленного в Панаме могла составить немногим менее полутора миллионов долларов. Если учитывать эту весьма правдоподобную цифру, разнообразная добыча, захваченная Морганом в Вест-Индии, представляется следующей: Панама — 1 500 000 долларов, Порто-Белло — 800 000, Пуэрто-дель-Принсипе — 700 000, Маракайбо и Гибралтар — 400 000, прочие пиратские акции — 250 000; в целом получается просто колоссальная сумма: 3 650 000 долларов. Располагая таким сказочным богатством, вырванным у испанцев огнем и мечом и подлейшим образом украденным у собственных товарищей, капитан Генри Морган удалился от дел, после чего при всеобщем уважении почивал на лаврах своих подвигов, был даже посвящен в рыцари добродетельным Карлом II и в конце концов назначен губернатором богатой и процветающей Ямайки.

По его пятам пошли другие пираты. Пыл захвачен и разграблен Кампече, пала даже Картахена. Однако с Генри Морганом слава буканьеров достигла своей кульминации, и с той поры их мощь, богатство и жестокость все убывали, пока наконец не исчезли полностью.

Но пока же, в то время, о котором мы ведем речь, акции буканьеров становились все более и более дерзкими. И правительства метрополий, вконец выведенные из себя подобной бесчеловечной жестокостью, серьезно взялись за искоренение пиратства, обрубая и подрезая главный ствол, пока отдельные его ветви не рассеялись кто куда, на основании чего ошибочно заключили, что организованное пиратство повержено. Однако отнюдь не уничтоженные одиночки лишь оказались разбросаны по всем сторонам света, и к ним продолжали стягиваться разнообразнейшие отбросы человечества.

Так вот и получилось, что, когда сдобренный нафталином семнадцатый век должным образом уложили в сундук прошлого, вдоль побережий Атлантики на вооруженных судах курсировало десятка два, а то и больше, шаек флибустьеров: под развевающимся на носу черным флагом с черепом да скрещенными костями и с кишащими на палубах, просто не поддающимися описанию командами из отборнейших подонков цивилизованного и полуцивилизованного человечества (белых, черных, красных и желтых), ставших широко известными как маронеры.

Конечно же, сии ветви старого буканьерского ствола не ограничивались грабежами лишь в морях Америки. Ост-Индии и африканскому побережью также довелось стать свидетелями их деяний и немало претерпеть, и даже Бискайский залив имел достаточно оснований не забывать о налетах флибустьеров.

Достойные побеги столь достойного ствола разнообразно совершенствовали родительские приемы: в то время как буканьеры довольствовались охотой единственно на испанцев, маронеры собирали урожай с торговых кораблей всех наций.

Так они курсировали туда-сюда по атлантическому побережью на протяжении пятидесяти лет: то было скорбное время для жителей прибрежных районов Новой Англии, Срединных колоний и Виргинии, перевозивших соленую рыбу, зерно и табак в Вест-Индию. Торговля стала почти такой же опасной, как и каперство, и при назначении капитанов учитывали не только то, насколько они искусны в судовождении, но и их боевой опыт.

Поскольку б о льшая часть торгового оборота в американских водах приходилась на указанных прибрежных янки, самые тяжелые и чувствительные удары обрушивались тоже на них. В порты одна за другой приходили невеселые сводки: то судно сожжено, это потоплено, другое пираты угнали для собственных нужд, еще одно полностью лишилось товаров и пришло в порт, словно пустая скорлупка. Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия и Чарлстон — все страдали одинаково, и у почтенных судовладельцев для подсчета потерь уже не доставало пальцев на руках, так что им приходилось вести зловещие записи на грифельных досках.