Джеймс Купер - Морские львы

Дальняя часть берега была уже покрыта этими животными. Увы! Этот вид уже не возбуждал более алчности в сердцах охотников за тюленями. Они думали не о прибыли, а о своем спасении.

Это вторичное появление тюленей произвело на Дагге большое впечатление.

— Как жалко, Гарнер, — говорил он, — что у нас нет готового корабля, чтобы принять другой груз; в это время года можно бы наполнить огромный корабль.

— Груз у нас гораздо значительнее, нежели мы можем вынести. Нам надо оставить половину всех наших кож и жира. Трюм шхуны очень узок для помещения всего нашего груза. Балласт корабля я сделаю из воды и провизии, а остальное место наполню самыми лучшими из наших кож: все же другое придется бросить.

— Зачем же бросать? Оставьте здесь одного или двух человек из вашего экипажа, чтобы стеречь его, и после своего возвращения пошлите за ним корабль. Оставьте меня здесь, Гарнер, я готов остаться!

Росвель несколько раз разговаривал с Дагге, не скрывая от него его положения. Дагге, наконец, сознал и сам близость угрожающей ему смерти.

Два или три раза возвращался холод. В конце третьей недели порыв южного ветра принес снег и лед. Буря началась утром, до восхода солнца. Дни тогда были уже длинными. Все пространство, находившееся вокруг дома, было завалено кучами снега. Вся работа была брошена. Опасались, что эта буря может довести до печальной необходимости сжечь еще часть почти уже конченной шхуны, чтобы не умереть от холода.

Испробовали все: зажгли большое число ламп, свет которых напоминал огромные факелы из старого полотна и жира морских слонов.

Дагге умер. Перед смертью он был откровенен с Росвелем.

— Да, я слишком любил деньги! — сказал он Росвелю. — Для нас обоих было бы лучше довольствоваться малым, которое мы имели; теперь мы должны лишиться всего.

— Я не вижу никакой перемены, господин Газар, — сказал Росвель, — холод только усиливается.

Посоветовались и решили, что, поужинав, лягут, закрывшись шкурами и одеялами. Таким образом провели тридцать шесть часов, сохраняя животную теплоту и противясь холоду.

Гарнер не знал, сколько он спал в этот раз. Когда он проснулся, то увидел зажженный в доме факел и услыхал, что кто-то ворочается в чулане. Тогда его мысли перенеслись на него самого и на состояние его тела. Желая потереть ногу ладонью, он нашел, что она почти не чувствительна.

Росвель сначала испугался и стал сильно тереть ногу, пока не почувствовал, что кровеобращение возобновилось. Страх Росвеля был так силен, что он не обращал никакого внимания на человека, находившегося в чулане, пока тот не стал возле его постели, держа в руках чугунный горшок. Это был Стимсон.

— Вот теплый кофе, капитан Гарнер, — сказал старик. — Ветер переменился, и пошел дождь. Теперь я думаю, что настанет настоящее лето, по крайней мере, какое оно может быть здесь.

Росвель сделал несколько глотков горячего кофе и тотчас же почувствовал его благотворное влияние.

Он отослал Стимсона к другим постелям. Скоро теплый кофе и растирание подняли всех. Стимсон развел огонь, и в этот раз истребили все дерево, оставшееся в доме, и скоро в комнате стало тепло. Старик роздал кофе, все согрелись и вскоре были на ногах. Было уже не очень холодно, термометр поднялся на двадцать шесть градусов выше нуля, а огонь, разведенный в кухне, и перемена ветра подняли ртуть до сорока шести градусов.

На следующий день дождик перестал, и лето, казалось, возвратилось.

Так как снег исчез, все пришли в движение; ни один человек не желал еще раз испытать холод. Росвель думал, что суровость холода, который вынесли, более не возвратится, и что это было последнее усилие зимы. Стимсон думал так же. Подняли паруса, закрывавшие внешние части дома, и перенесли на палубу шхуны вещи, которые хотели увезти. Молодой капитан полез на самую высокую гору, но остановился, не пройдя и половины дороги до вершины.

Он увидел, что последний ливень уничтожил весь лед и унес всех мертвых в море. Утесы были голы, как будто на них никогда не была нога человека.

Но самым важным было состояние льдов.

На третий день с начала оттепели ветер изменился на юго-западный и дул весьма сильно. Около шести часов Газар донес Росвелю, что вода начала течь с гор, и выразил опасение, чтобы канал не был загружен льдом, находившимся вне и внутри глыбы. Нельзя было терять времени, если хотели воспользоваться переменою погоды. Распилили лед на пространстве ста метров. Проход был не шире самой шхуны; ее надо было как можно скорее провести по этому узкому проливу. Все принялись за работу, и через пять часов «Морской Лев» подошел к мысу.

В восемь часов все были на палубе. Шхуна едва могла итти по каналу. Два раза были принуждены пилить лед. В два часа «Морской Лев» находился среди большой бухты, в трех или четырех милях от губы, возле того места, где мыс поворачивал к юго-востоку. Ветер был свежий, и через полчаса появился вдали юго-восточный мыс. Через десять минут «Морской Лев» плыл по направлению к югу-востоку и востоку по свободной от льдов воде.

Встречали осколки льда, которыми океан был полон, но миновали их без всякой опасности. Ветер в продолжение трех дней дул к юго-западу. Когда наступила вторая ночь, то море было уже свободно от льдов. В восемь часов утра четвертого дня заметили на волнах черную точку, и с каждой минутой эта точка делалась все явственнее.

Через час или два «Морской Лев» находился в трех милях от мыса Горна. Сколько воспоминаний скопилось в уме Росвеля, когда он припомнил все, происшедшее с тех пор, как он оставил эти дикие горы! Как бы ни было здесь бурно море и как бы ни казалось оно страшным, моряки смотрели теперь на него, как на место убежища.

Спустя двадцать дней «Морской Лев» еще раз поднял паруса в Рио-де-Жанейро, продав весь оставшийся у него слоновый жир и купив припасов, в которых нуждалось судно. Он держал курс к западной Индии…

Был апрель. Окна спальни Пратта были отворены, и тихий южный ветер овевал его бледные и морщинистые щеки.

Пратт умирал. Доктор приказал, чтобы в комнате умирающего не было более двух или трех лиц, и то самых близких. Между ними была Мария. Перед лицом смерти она не думала уже о скупости дяди, об его страсти к прибыли, его болезненном эгоизме. Когда она была у его изголовья, ей сказали, что Бетинг Джой желает ее видеть и что он ждет ее в коридоре, ведущем в спальню. Она вышла к старому рыбаку, стоявшему возле окна, выходящего на восток.

— Вот он, сударыня! — сказал Джой, показывая на окно, и все его лицо выражало радость. — Вот он! Надо тотчас же сказать Пратту и тем усладить его последние минуты. Вот он! Я его тотчас же узнал.