Джеймс Купер - Морские львы

Мария заметила шхуну, плывшую к Ойстер-Понду.

— Что ты мне показываешь, Джой? — спросила она.

— Это корабль «Морской Лев», который вы считали погибшим.

Джой мог говорить целый час; он болтал две или три минуты, высунув голову и половину тела за окно. Мария не прерывала его. Она опустилась на стул, чтоб не упасть на пол.

— Джой, — сказала она, — разве ты не видишь, что эта шхуна не похожа на «Морского Льва»?

— Это правда в некотором отношении, тогда как в другом это все тот же корабль. Высокие мачты переменены. Но вот парус, который я сам сделал и который должен был служить сигналом для Пратта! Нет более сомнения: это он!

Через час не оставалось, действительно, никакого сомнения. Шхуна прошла между Ойстер-Пондом и Шелтер-Айлендом и направилась к Ойстер-пондской набережной.

— Это необыкновенно, Мария! — вскричал задыхавшимся голосом Пратт. — Не странно ли, Мария, что Гарнер возвращается? Если он исполнил свою обязанность относительно меня, так это успокоит и осчастливит закат моей жизни. Я благодарю бога за даваемые мне блага, но если эти блага у меня в руках, то я никогда не откажусь от них. Меня просили сделать завещание, но я сказал родственникам, что имею так мало, что не для чего его делать, а теперь, когда моя шхуна воротилась, я не сомневаюсь, что они опять будут приставать ко мне. Если со мною что-нибудь случится, Мария, то можешь вскрыть ту бумагу, которую я дал тебе, и это удовлетворит всех их. Ты припомни, что она адресована Гарнеру. Она не слишком важна, и они немного найдут в ней, но что бы то ни было, это — последняя моя воля, которую я не переменю. Но когда я подумаю, что Росвель воротился, это оживляет меня, — и через неделю я буду на ногах, если только он не позабыл о скрытом сокровище.

Шхуна между тем плыла к берегу, на котором уже собралась толпа людей.

— Это он! — вскричал Джой. — Капитан Гарнер, здравый и невредимый!

Вот он на палубе!

Через час Росвель сжимал Марию в своих объятиях. Эта была самая счастливая минута его жизни.

Новость дошла и до Пратта, и оба они были позваны к изголовью умирающего. Приободренный неожиданной удачей, Пратт почувствовал такой временный подъем сил, что его многочисленные родственники и наследники всерьез обеспокоились, как бы прибытие шхуны не отсрочило долгожданной смерти богатого старика.

— Добро пожаловать, Гарнер, добро пожаловать! — вскричал Пратт так бодро, что молодой человек сначала не мог дать себе отчета в положении больного. — Я никак не мог отказать себе в желании видеть вас и всегда думал, что получу от вас хорошие известия. Фамилия Гарнеров такова, что на нее можно положиться, и вот почему я поручил вам начальство над моею шхуною.

Пратт остановился, чтоб вздохнуть. Он перевел дух и выпил несколько подкрепляющих капель. Затем, указывая рукою на собравшихся вокруг него родственников, он сказал:

— Это друзья, Гарнер, посетившие меня во время болезни, которой я не так давно страдаю, и они будут счастливы, узнав о нашем богатстве. Итак, Гарнер, вы привели шхуну? Что скажут саг-гарбурские арматоры, утверждавшие, что мы ее более не увидим?.. Вы ее привели, Гарнер… привели?..

— Только отчасти, господин Пратт! С тех пор, как мы вас не видели, с нами случилось много и хорошего и дурного, но мы привели только самую лучшую ее часть.

— Лучшую часть! — воскликнул Пратт. — Самую лучшую часть! Что же сделалось с остальной?

— Остальное мы сожгли, сударь, чтобы не умереть от холода.

Росвель рассказал в кратких, но ясных словах все случившееся, и о том, как остатки «Морского Льва» из Виньярда были употреблены для исправления его шхуны.

— В таком случае, — сказал Пратт упавшим голосом, — я могу считать свое предприятие прогоревшим. Страховщики откажутся заплатить за корабль, перестроенный таким образом; виньярдцы же заявят свои права на вознаграждение, потому что вы два раза воспользовались им и употребили их материалы. Есть ли у вас груз?

— Нет, господин Пратт, дело не так худо. Мы привезли довольно шкур, чтоб заплатить жалованье всему экипажу, чтобы окупить ваше снаряжение шхуны, не говоря уже о довольно значительной сумме сверх того. Наш меховой груз не может стоить менее двадцати тысяч долларов, кроме того, мы оставили и на острове много ценных мехов, и за ними можем послать другой корабль.

— Это другое дело! — вскричал Пратт. — Хотя шхуну можно считать разбитой и хотя расходы огромны, но я боюсь итти далее, Гарнер! Скажите мне… Я очень слаб! Где вы остановились? Мария, спроси его!

— Я думаю, что дядюшка желает спросить вас, останавливались ли вы возле берегов Западной Индии, как вам приказывали?

Мария выговорила эти слова с отвращением.

— Я ничего не позабыл из ваших приказаний, сударь! — сказал Росвель. — Это моя обязанность, — и я думаю, что в точности ее исполнил.

— Подождите, Гарнер, — прервал умирающий, — мне надо спросить вас. Виньярдцы не имеют никакого права на вти кожи?

— Нет, сударь! Эти кожи принадлежат нам. Кожи, принадлежащие виньярдцам, свалены в нашем доме, где мы их и оставили.

— Но, Гарнер, нам надо поговорить о самом важном! Не хотите ли, чтобы все вышли из комнаты на время нашего разговора?

Пратт пытался засмеяться. В комнате остались больной, Мария, Росвель и сиделка, которую нельзя было выгнать, и которая считала себя в праве знать все семейные тайны.

— Дверь затворена? — спросил Пратт. — Мария, притвори хорошенько дверь! Это наша тайна.

Мария уверила его, что они были одни.

— Теперь, Гарнер, — сказал Пратт, — говорите мне все.

Росвель медлил ответом.

— Вы забыли берег? — сказал Пратт с горестью.

— Нет, сударь, нет, я исполнил свою обязанность.

— Вы нашли его? Место хорошо было означено?

— Да, — отвечал Росвель.

— Итак, вы нашли то, о чем говорил Дагге?

— Да, сударь, точно так, как обозначал Дагге.

— Ну, ну! Вы вскопали маленький бугорок?

— Да, сударь, и мы нашли ящик, описанный пиратом.

— Бьюсь об заклад, что большой, укладистый ящик! Пираты редко делают что-нибудь вполовину. Хи, хи, хи!

— Я ничего не могу сказать о величине ящика, но в нем был другой, небольшой стеклянный ящик.

— Но что в нем-то было, об этом вы не говорите?

— Вот что, сударь, — сказал Росвель, вынимая из кармана небольшой мешок, который положил на постель возле Пратта. — Все монеты были золотые, их здесь сто сорок три; это очень тяжелые дублоны, и каждый из них стоит десять долларов.

Пратт жадно схватил кошелек. Он раскрыл рот, чтобы вздохнуть. Из горла его вылетел хрип. Пратта не стало.

Похороны назначены были в воскресенье. На другой день утром наследники собрались в гостиной и приступили к делу, говоря, что многие из них должны возвращаться довольно далеко, и потому спешат.