Джеймс Купер - Блуждающая Искра

Итак, Итуэлю позволено было удалиться. И все еще не было доказательств к обвинению подсудимого. Еще свежий в памяти всех суд над Караччиоли, возбудивший общее негодование за свою поспешность, заставлял теперь судей действовать со всею возможною осмотрительностью. Дело обставлялось довольно серьезными затруднениями, и судьи сделали вторичный перерыв заседания, чтобы переговорить между собой.

Капитан Куф подробно рассказал все обстоятельства поимки Рауля, и высказал предположение в его шпионстве; но именно потому, что это было одно предположение, ничем до сих пор не доказанное, совет склонялся скорее к отсрочке суда за отсутствием необходимых доказательств, чем к произнесению опрометчивого приговора. После всестороннего обсуждения настоящего дела Куф указал еще на одно, по его мнению, действительное средство помочь суду выбраться на настоящую дорогу, и после продолжительных пререканий по этому поводу военный совет возобновил свое заседание.

— Пусть приведут молодую девушку, известную под именем Джиты, — распорядился прокурор, делая вид, что просматривает свои заметки.

Рауль содрогнулся, но он быстро подавил свое волнение, по крайней мере наружно, и принял свой прежний, невозмутимо спокойный вид.

Прошло некоторое время, прежде чем дверь отворилась и появилась Джита, так как ее вместе с ее дядей перевели в отдаленную часть корабля из той каюты, в которой они провели ночь, с целью скрыть от них все происходившее на военном совете. Войдя в комнату, Джита остановила на Рауле взгляд, полный нежного участия; но скоро ее всю охватило волнение, и она сосредоточила все свое внимание на том, что происходило перед нею. Не имея времени дать себе ясный отчет в том, какие могли быть последствия от ее показаний, и разобрав только то, что от нее требовалась одна правда в ответах, она, ненавистница лжи, не колеблясь, вполне естественно обещала говорить только правду.

Все это было крайне тяжело для Рауля, предвидевшего все последствия подобного начала. Но он так глубоко уважал искренность Джиты, что ни жестом, ни взглядом не хотел смутить эту любовь к истине, составлявшую сущность ее характера.

— Ваше имя — Джита? — спросил королевский прокурор, просматривая свои бумаги. — Джита, а дальше?

— Джита Караччиоли, синьор, — отвечала молодая девушка.

Имя Караччиоли заставило всех вздрогнуть и переглянуться.

— Караччиоли!.. — повторил прокурор с удивлением, — это одно из известнейших имен Италии; уж не претендуете ли вы на родство с ним?

— Синьор, я не претендую ни на что известное; я бедная, простая девушка и живу с моим дядей в княжеских башнях на горе Арджентаро.

— Но почему вы носите знаменитое имя Караччиоли?

— Синьор, — горячо заговорила Джита, — это имя моего отца, покрытое вчера страшным позором, когда в виду тысячной толпы неаполитанцев отец моего отца был повешен на одном из ваших судов.

— И вы считаете себя внучкой этого несчастного адмирала?

— Я выросла с этой мыслью. Да, преступник, как вы его называете, был моим дедом, хотя это мало кому было известно, пока он жил в почете, всеми уважаемый.

Водворилось глубокое молчание: неожиданность сообщения и неподдельная искренность девушки не могли не произвести сильного впечатления.

— Вспомните, что вы обязались показывать одну правду, — снова обратился к Джите королевский прокурор. — Скажите, знали ли вы Рауля Ивара, француза, командира «Блуждающей Искры»?

Сердце Джиты сильно забилось, и она невольно покраснела. Она не имела никакого понятия о судопроизводстве, а сейчас забыла даже о деле, ради которого была приглашена. Совесть ее была спокойна, и она решила, что ей нечего краснеть за свое чувство к Ивару.

— Синьор, — отвечала она, опуская веки перед пытливо устремленными на нее глазами всех присутствующих, — я знаю Рауля Ивара, о котором, вы спрашиваете. Вот он сидит между тех двух пушек. Он француз и командир люгера «Блуждающая Искра».

— Недаром я рассчитывал на эту свидетельницу! — воскликнул Куф, не скрывая своего удовольствия.

— И вы говорите, что сами все это знаете, не по наслышке? — переспросил королевский прокурор.

— Господа! — обратился Рауль к судьям, вставая. — Позвольте мне говорить! Жестоко продолжать этот допрос, жестоко по отношению к этой девушке, которой предстоит тяжелое и неожиданное для нее открытие, я в этом уверен; позвольте ей удалиться, и я обещаю вам не скрывать от вас ничего, на что вы имеете теперь право после ее свидетельского показания.

После некоторого совещания между собою, судьи отпустили Джиту; но она уже успела прочесть на лице Рауля что-то такое, что подняло в ней мучительную тревогу, и не могла уйти, не выяснив себе выражения его лица, которое так поразило ее своею резкою переменою.

— Сказала я что-нибудь такое, что может вам повредить, Рауль? — спросила она его с беспокойством. — Если бы я могла предвидеть, что правда повредит вам, никакая власть не вынудила бы от меня слова.

— Ничего, Джита, так или иначе правда всплыла бы наружу; вы узнаете все в свое время. Итак, господа, между нами нет больше недоразумений, — начал Рауль, когда затворилась дверь за Джитой, — я Рауль Ивар, как вы и предполагали. Я стрелял в ваши лодки, капитан Куф, я избег вашего брандера, я же устроил вам веселую гонку вокруг острова Эльбы; я обманул синьора Баррофальди и его друга градоначальника — и все это сделал из любви к прекрасной и скромной девушке, которая сейчас ушла из этой комнаты. Никакой другой мотив не руководил мною ни при моем появлении в Порто-Феррайо, ни здесь — в Неаполитанском заливе — клянусь вам в этом честью француза!

Во всяком другом случае ненависть к ловкому врагу одержала бы верх; но в заявлении Рауля было столько неподдельной горячности, оно дышало такой очевидной искренностью, что внушало невольное уважение, и хотя, может быть, суд не вполне поверил его словам, но смеяться никто не позволил себе над положением этого мужественного человека.

— После вашего признания, господин Ивар, нам не нужны больше никакие свидетели, — заговорил Куф, — но я должен вас предупредить, что падающее на вас обвинение в шпионстве может иметь серьезные последствия.

— Я объяснил уже, какая была у меня побудительная причина проникнуть в Неаполитанский залив. Своего отношения к нации, враждебно настроенной против моей родины, прилагающей все старания повредить ей, я отрицать не стану, — я служу моему отечеству. Что же касается появления моего на этом фрегате, то вам известно, что я не добровольно сюда попал, меня позвали — и мне нечего говорить о повсеместно признаваемых правах гостеприимства.

Члены суда обменялись выразительными взглядами и на минуту водворилось молчание. Затем королевский прокурор снова приступил к своим обязанностям и сказал: