Джеймс Купер - Блуждающая Искра

Все пожали руку Клинчу, который еще раз, сильно взволнованный, благодарил их за гуманное отношение к нему. Затем он сел в свою гичку, сопровождаемый своими матросами, и направился на светлый фонарь «Прозерпины», скоро потеряв из виду «Блуждающую Искру», взявшую курс, якобы, в сторону Франции.

В действительности Рауль вовсе не имел этого намерения. Его плавание еще не кончилось: оно, сопряженное со столькими опасностями, имело для него свою привлекательную сторону. Накануне того дня, когда он в одежде лаццарони прибыл в Неаполь, ему удалось перехватить английское транспортное судно со съестными припасами и отправить его в Марсель; теперь ожидалось второе такое же, и этим можно было объяснить экипажу его промедление вблизи Неаполитанского залива. Но все заманчивые стороны его профессии — эта почти постоянная необходимость проходить, так сказать, сквозь строй среди враждебных судов, наслаждаясь превосходством хода своего люгера, возможность отличиться и прославиться — все это терялось перед главной для него притягательной силой — Джитой. К его чувству к ней начал примешиваться оттенок отчаяния. Твердо и ясно высказанное ею убеждение в невозможности в ее глазах брака с человеком иных воззрений на вещи не могло оставлять сомнения в непоколебимости этого ее взгляда; она не скрывала и не отрицала своей глубокой преданности Раулю, и не было повода заподозрить ее в неискренности или временном увлечении. Последний разговор лежал тяжелым камнем на душе Рауля, и он не мог решиться на продолжительную разлуку с нею после этой как бы размолвки между ними.

Как только можно было с уверенностью предположить, что люгер совершенно скрылся из глаз Клинча, Рауль приказал изменить направление и направиться в восточную часть Салернского залива. «Блуждающая Искра» летела с поразительной быстротой и довольно скоро подошла прямо к высотам около Санта-Агаты, местопребывания Джиты. Рауль имел две причины, чтобы поступить таким образом: с одной стороны, отсюда ему всего удобнее было подкараулить подходящее для него английское торговое судно; с другой — здесь он мог получить какую-нибудь весточку от Джиты, весточку, очень дорогую для его сердца.

За последние два-три дня все так утомились на люгере от тревожного ожидания и неуверенности в своей безопасности, также и сам капитан, что всеми чувствовалась настоятельная потребность основательно выспаться. Итуэль уже с час как улегся в свою койку, а теперь и Рауль, сделав необходимые распоряжения, ушел к себе в каюту и через несколько минут погрузился в глубокий сон, позабыв на время все свои страхи и надежды.

Все, казалось, благоприятствовало люгеру и проектам его командира. Ветер почти замер, и море покойно дышало, как уснувший исполин. Утро наступило пасмурное, но, повидимому, все вокруг было спокойно и не требовало особенно внимательного наблюдения.

Бывают минуты как бы летаргии в жизни моряка. Тяжелые и тревожные дни требуют после себя безусловного покоя, и сон всей природы с наступлением ночи неудержимо манит последовать его примеру; самый мирный всплеск воды о бока судна как бы заменяет колыбельную песнь. Неудивительно поэтому, что все на «Блуждающей Искре» уснуло; оставались бодрствующими одни очередные дежурные, но и эти почти все поддались неудержимой потребности сна. Всякая обязанность кажется вдвое тяжелее, если в ней нет непременной необходимости, — а кругом было так мирно, — и молодой лейтенант, уступая естественному влечению, уже видел во сне свой родной дом, свою мать, свою первую любовь.

Бодрствовал один только старый, опытный моряк, особенно гордившийся своей неуклонной строгой пунктуальностью в исполнении своих обязанностей. Он сознавал, что на нем одном лежит теперь вся ответственность за целость судна и людей; но его ободряло отсутствие, повидимому, всякой опасности. Чтобы скрасить несколько тоску своего одиночества, он напевал вполголоса одну из местных песенок своей родины, которой научился еще в юности. Так дотянул он до того момента, когда далеко где-то пробуждающееся солнце послало свои первые лучи и позолотило вершины прибрежных гор; часовой радостно приветствовал утреннюю зарю, тем более, что с некоторых пор его бдительное ухо начал тревожить какой-то глухой и неопределенный шум.

— Ге-ге! Господин лейтенант! — тихо окликнул Антуан крепко спавшего молодого моряка, остерегаясь разбудить товарищей и выдать им несвоевременный сон дежурного офицера. — Это я, мой лейтенант, Антуан.

— Э! О! Что такое? Это вы, Антуан? В чем дело?

— Я слышу шум, который мне не нравится, лейтенант; боюсь, что это шум прибоя. Слышите? Вода ударяет о скалы.

— Мы на милю от берега, Антуан, и было совсем тихо.

— Но пойдите, посмотрите и прислушайтесь, уже немного светает. Не нравится мне этот шум!

Молодой человек зевнул, потянулся и неохотно пошел к борту; его ноги отяжелели, и он двигался медленнее обыкновенного. Но едва поровнялся он с бортом судна, как поднял обе руки с каким-то безумным отчаянием и забил тревогу: судно плотно село на мель! Его незаметно, по недосмотру часовых, прибило на один из многочисленных подводных островов, известных под названием островов Сирен, которыми славится местность около гор Санта-Агаты.

Вот в такие-то минуты серьезной опасности и обнаруживаются все качества капитана: когда поднялась тревога, Рауль первый появился наверху судна, и один не только сохранил полное самообладание, но еще нашел в себе силы ободрить свой экипаж. Не время было теперь упрекать виновных, надо было все искусство, все силы, всю изобретательность употребить на то, чтобы, если еще можно, спасти прекрасное судно, предмет, самый дорогой сердцу Рауля после Джиты.

Между тем несчастный молодой лейтенант, бросив еще один взгляд на, повидимому, безнадежное положение люгера, сознавая свою вину, в отчаянии, со свойственной морякам необузданной пылкостью, бросился с противоположного конца судна в море и тут же утонул.

Об этом несчастьи немедленно доложили Раулю.

— Если бы он это сделал час тому назад, «Блуждающая Искра» не сидела бы теперь пригвожденной к этим скалам, как судно, которое требует починки. Но бодритесь, ребята! Попробуем спасти наш прекрасный люгер.

В словах Рауля не было бессердечной жестокости, в них говорило сдержанное отчаяние: он не мог простить того, что его чудное судно, верх совершенства и изящества, гибнет в тихую погоду по одной только небрежности.

Насколько можно было осмотреть швы судна, они казались непопорченными, — судно, очевидно, очень плавно село на мель; это подавало некоторую надежду. В это время восходящее солнце осветило проходившую неподалеку фелуку, и Рауль отрядил за нею часть матросов под командой Итуэля, чтобы захватить ее и привести к люгеру. У него была двойная цель: или переложив на нее часть груза с люгера, тем облегчить его и дать ему, быть может, возможность подняться и сойти с мели; или, в крайнем случае, перевести на фелуку людей, если уж от люгера придется окончательно отказаться. Но он никому не высказал своих мотивов, и никто не осмелился спрашивать его. Дисциплина на судне Рауля была образцовая, и в этом заключалась вся его сила.