Борис Романов - Капитанские повести

Старпому вдруг вспомнился один разговор в кают-компании, когда они выдавали топливо рыболовным траулерам к северо-востоку от Ньюфаундленда. Вспомнили о недавней аварии с неким теплоходом, который в тумане выскочил на камни в Кольском заливе. При разборе этой аварии, как и многих подобных ей, обнаружилось стечение многих случайных обстоятельств и нелепостей, избежать которых, по мнению старпома, можно было только при четко налаженной судовой организации — и никак иначе. Старпом не вступал в спор; он смотрел в иллюминаторное окно, слегка примороженное по краям. На море стояла мертвая зыбь, однако волны еще довольно круто вздымали свою матово-голубую поверхность. У горизонта с двух сторон светились на низком солнце иссиня-зеленые айсберги. На бортовых леерах посверкивал иней. Спорить не хотелось. И все-таки он не выдержал. Вспомнив, что и они на «Балхаше» ходили полным ходом в тумане, в узкости, без вахты у якорей, он сказал:

— Что бы там ни было, но якоря при плавании в узкости должны быть на товсь!

Капитан насмешливо возразил:

— В узкости на товсь должна быть голова на плечах, Александр Кирсанович.

— А без головы на плечах выше палубы камбуза вообще делать нечего.

Капитан вспыхнул, но сразу не нашелся, что ответить. Наступило замешательство. Помполит Вольтер Иванович Рыло́в беспокойно переводил взгляд с одного на другого: кто же прав? Потом толстяк третий механик Евгений Иннокентьевич Ханов пробурчал:

— Зазнаётесь, старпом, — и, грузно пыхтя, выбрался из-за стола.

Капитан, наконец, ответил:

— Я языком так ловко не умею, как старпом. Нужно быть уверенным в себе и уметь руководить, и в этом все дело!

Старпом не ответил. Судно он представлял комплексом взаимодействующих элементов: идеи, воплощенной в проект, механизмов, людей и снабжения. Необходимо было добиваться наибольшего совершенства этих элементов и их наиболее четкого взаимодействия. Этого требовала сама всеобъемлющая стихия Мирового океана и даже ее любая маленькая частица в виде, скажем, Азовского моря или даже Кольского залива. Когда старпом стоял на вахте, вел судно или управлял им, он всегда ощущал себя неотделимым от судна, он стоял выше судна, но он был и его частью. Романтика мореплавания была проникнута духом физики, а качающиеся палубы кораблей поддерживали ее со всей основательностью и точностью законов высшей математики…

А может быть, он все усложнял, тогда как нужно было добиваться предельной простоты поступков и желаний? Может быть, нужно освобождаться от всех сложностей, ведь они в большинстве своем являются всего лишь защитными предосторожностями от всякого рода неудач, невыгодных мнений или просто ЧП — чрезвычайных происшествий? Но как быть простым в такое сложное время, занимаясь такой сложной деятельностью, как мореплавание на современном судне? Но ведь мог же капитан быть простым, умел же он низводить сложности судовождения до предельной простоты.

Старпому претила такая простота, он знал, что все развивается от простого к сложному…

И все-таки нужно было бы вздремнуть…

Но сегодня днем ему вряд ли суждено было поспать. Едва Александр Кирсаныч, успокоясь, приготовился заснуть, по переборке за раскрытой дверью постучали.

— Можно? — послышался голос боцмана.

— Заходите, Иван Николаич, заходите. Ну что, слушаю вас, да присядьте же.

Боцман переминался у входа. На нем был все тот же комбинезон с наплечными кожаными лямками, надетый на чистую голубую рубашку. Боцман повесил свою кепочку на крючок у входа, отогнул угол чехла на диване и сел.

— Что случилось, старина? — мягче спросил старпом, садясь на койке. Иван Николаич молчал, опершись локтями о колени, затем достал кожаный свои портсигар, сунул в рот папироску «Север», но не закурил.

— Дверь закройте, Иван Николаич, чтоб сквозняка не было, да курите вот у раковины, как исключение.

Боцман раздумывал.

Старпом поднялся, мягко закрыл дверь, потом достал зажигалку из стола и дал прикурить боцману.

— Вишь какое дело вышло, только хочу тебя по правде спросить, Саня. Врать не будешь? Не обижайся. Я вот рубаху чистую надел…

— Зря это, Иван Николаич, рановато.

— Да нет, меня сейчас тут вот как жмет, — тяжело расчленяя фразу, проговорил Иван Николаич и, ткнув кулаком в левую лямку, посмотрел на старпома. Тот сидел на койке, тоже локти на коленях, ждал, легонько потряхивая зажигалку. Молчал. — Помнишь, когда вы у нас на «Серпухове» после второго, кажись, курса, на практике были, я тебя со своей теткой Лелькой знакомил?

— Да я ж с Еленой Прохоровной нынче в Мурманске встречался, когда заходили, боцман.

— Да и верно. Так вот: не хочу помирать перед ней грешным.

— Ну с чего ты помирать собрался, Иван Николаич?

— Уговаривать будешь? А я три войны пережил, не верю я, что это все добром кончится. Только я тебя прошу, говори мне по правде, как быть?

— Да что быть?

— Сейчас телеграмму Вальке снес. Говорит, вряд ли передать удастся. Написал: прости, Лелька, в чем виноватый, так и так. Помполит прочитал, говорит, обращение другое надо сделать, да и вообще, мол, нельзя такие радиограммы сейчас подавать в этот, как его, в эфир. Вот я и думаю, мне-то в любом случае не выжить — сердце жмет вот как! — а ты, может, еще и увидишь ее, расскажешь, что и как.

— Слово. Только оба мы еще все увидим.

— Тебе лет-то двадцать пять, Кирсаныч?

— Двадцать шесть, Иван Николаич.

— И моему Витьке двадцать пять, родиться у него кто-то вот-вот должен, а Витька тоже в самом пекле со своими ракетами, будь они… Вот так сразу от нас третье колено и останется…

— Брось, боцман!

— Будет брось, когда с жизнью врозь… Так вот, Саня, хошь верь, хошь не верь, когда «Балхаш» в Ленинграде принимали, схлестнулся я с одной… И что на меня на старости лет нашло, и сам не пойму, рыбкой ведь ее называл. Мне-то полста два, а ей годов на семь меньше будет. В плавание провожала, письма ей писал… Смеяться б надо, и плакать впору. Все к себе звала, в Ленинград, жить. В завтот год написал: все, отрубаю концы от тебя, к чему на старости лет стыдобышку разводить? В отпуску дело было, дома. Почтальонша, стерва, возьми это письмо да тетке Лельке и принеси, а у нее ведь сердце тоже не ахти…

Боцман углом рта выдул клубочек дыма, махнул рукой:

— Ладно, обошлось все, рассказал ей по правде, да и письмо само за себя сказало. А нынче, в канун отхода, решил ей часы золотые купить с браслетом. Деньги, что за чистку танков получили, зажал втихую, думал тетке Лельке сюрприз сделать. И сделал. Как в Мурманск завернули после Севморпути, она приехала на денек. Раньше-то часто не ездила… Она мне, когда под бункер перешвартовывались, костюм гладила, а часики-то эти из кармана бряк на стол! Вот те и сюрприз. Уж как я ни доказывал, как отрубила — и все тут, что каменная стала. Только что и сказала: «Я тебе всю жизнь верила, потому и сама верной была, мало ли за мной по портам ухаживали, а я ведь всю жизнь тебе положила, эх ты, белый ведь весь, и волос вон, смотри, не осталось!» Вот так и подосвиданькались.