Борис Романов - Капитанские повести

Доктору было тридцать пять лет, зубы подчеркивали смуглость его красивого лица.

— Ведь не женишься, доктор, — сказал тогда старпом.

«За шмутками гоняется, а еще член партии», — подумал второй штурман.

«Мелковат», — решил второй механик Александр Матвеевич Федоров…

Сейчас на палубе Александр Матвеевич возился с хитроумным покрасочным пистолетом.

Бледное, не принимавшее загара даже в тропиках, его лицо было сосредоточено, а пальцы неторопливо, но безостановочно копались в тесном нутре пульверизатора.

«Хочешь действовать быстро — делай безостановочно ряд медленных движений», — вспомнил старпом.

— Вот орлам своим помогу да пойду часок вздремну перед вахтой.

— Когда, сейчас?

— Сейчас… Ну-ка, Юрка, сбегай в мастерскую за торцовым ключиком на двадцать четыре… Ходом, милый, ходом!..

Старпом стряхнул с ноги правый тапочек и осторожно пощупал ступней палубный настил:

— Палуба накаляется. Где Полин, пусть орошение включит, заодно душ примем.

— Да вот он, на кормовой рубке. Позвать? — спросил Юра Новиков.

— Бегите за ключом, я сам схожу.

Юра повернулся бежать за ключом и вдруг воскликнул:

— Смотрите!

— Александр Кирсаныч! Слева! — раздались голоса.

Из-за угла кормовой надстройки, как серый клин, заслоняя собой плотное голубое море, выдвигался корпус американского сторожевика.

— Близко-то как, — сказал кто-то за спиной старпома…

Третий штурман Алексей Петрович Занадворов ловил нижней губой кромку усов. Линия положения, которую он уже в третий раз пересчитывал по таблицам высот и азимутов, никак не выходила. Проклятие! Он опять запутался в этих табличных поправках, выборка которых напоминала ему теперь детскую игру «Морской бой»: попал пли нет? Нужно было пересчитать все снова по уже давно известной и отработанной формуле капитана Сомнера. Алексей Петрович принялся за расчеты, но неопределенное какое-то беспокойство не давало ему сосредоточиться. «Выйду-ка на мостик!»

Впередсмотрящий Лева Крушицкий разглядывал океан по курсу. Алексей Петрович тронул его за плечо и взял протянутый Левой бинокль:

— Смотри, смотри, Лева. — И он вышел на левое крыло мостика. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть и похолодеть, хотя в глубине души шевельнулось горделивое чувство: ага, значит, и у меня есть капитанская интуиция!

Американский сторожевик шел буквально в двадцати метрах от борта. Алексей Петрович бросился к капитанскому телефону, потом вспомнил, что капитан на покраске, и, пробелов мимо испуганного Левы Крушицкого на правое крыло, закричал вниз:

— Товарищ капитан, сторожевик к нам швартуется!

Так официально он назвал капитана второй раз за все время своего пребывания на судне, обычно он звал его Петр Сергеич, а чаще просто Сергеич.

Капитан, красивший лобовую часть надстройки, соскользнул с беседки и, повиснув на руках, как с турника, согнувшись, соскочил на палубу, затем, как был, в одних шерстяных пляжных трусиках, упруго побежал на мостик. Боцман выключил пульверизатор. Стало тихо.

Прибежав на мостик, капитан застал там старпома, который протянул ему микрофон:

— Они запрашивают, куда мы идем, я радисту сказал, чтобы трансляцию с палубы выключил.

Капитан, не отвечая, наблюдал за сторожевиком. Тот закончил сближение и шел параллельным курсом, держась метрах в двадцати — тридцати от борта и постепенно обгоняя «Балхаш». Со сторожевика с хрипотцой прогремело в динамик:

— Раша, куда ю гоинг?

— Смесь нижегородского с французским, — усмехнулся старпом.

Со сторожевика повторили:

— Раша, куда ю гоинг?

Капитан выхватил из рук старпома микрофон:

— Следую по заданию, а вы куда?

И повторил еще раз, более отчетливо:

— Я иду по заданию, а вы куда идете?

Со сторожевика ответа не следовало.

Старпом восхищенно смотрел на капитана. Петр Сергеич отдал ему микрофон:

— Повтори по-английски, Кирсаныч. А то у меня произношение хуже.

Александр Кирсаныч перевел по-английски, стараясь, чтоб вторая часть фразы звучала как можно более издевательски:

— Ай эм гоинг фо май дирекшн, энд веа ю гоинг?

Сторожевик, не отвечая, проходил мимо. Дежурный расчет все так же занимал свое место у орудийной установки. Длинный человек в серой фуражке с высокой тульей стоял на мостике. На шканцах выстроилось человек тридцать солдат морской пехоты в белых шлемах. На юте негр в ослепительно белой куртке и шапочке выколачивал о леера содержимое какой-то пестрой банки. У среза полубака толпилось несколько матросов. Все они с обыденными лицами, но с напряженным интересом смотрели на танкер. Один из матросов вдруг рукой указал своим соседям на кормовой ботдек «Балхаша», где на леерах рубки, как на заборчике, сидели в купальных костюмах камбузница Лиза Гурьянова, безответная любовь предсудкома Пети Полина, и Эля Скворцова. Рядом с ними поблескивал лысоватой головой загорелый до черноты сам Петя Полин.

Алексей Петрович засмеялся.

— Пусть радист трансляцию включит, — сказал ему капитан.

Старпом взял из рук третьего штурмана бинокль и стал разглядывать сторожевик.

Серая сталь и чужие лица. В глазах — полупрезрительное удивление. Морские пехотинцы, заложив руки за спину и расставив ноги, стояли вольно, как на земле.

— Глоб энд энкор, — раздельно сказал старпом.

— Что? — не понял Петр Сергеич.

— Якорь на земном шаре, герб морской пехоты США.

Второй штурман Тимофей Тимофеевич Поспелов в море, после своей «собачьей» вахты, просыпался только к обеду, когда его будила Эля Скворцова. Она будила двоих: его и Витю Ливня, которому тоже нужно было заступать на вахту с двенадцати дня.

Эля одернула только что надетое и прилипавшее после душа платье и осторожно сняла с лица Тимофея Тимофеевича раскрытый номер «Юности». Длинные ресницы штурмана вздрогнули. В экипаже уважали второго штурмана за любовь к книгам, которые отнимали у него все личное время и, по правде, даже часть того времени, которое было отведено для службы и продвижения к капитанскому мостику. Свое грузовое дело Тимофей Тимофеевич знал и вел с непревзойденной аккуратностью. Все рукописные документы на судне составлял он каллиграфически, даже те из них, которые входили в сугубую компетенцию капитана. Капитан их подписывал после проверки, и странно было видеть в его могучих пальцах модную шариковую авторучку, выводившую мелкую и корявую подпись. Да, Тимофея Тимофеевича уважали в экипаже, хотя и посмеивались по поводу его литературной одержимости.

Эля протянула руку.

Он сразу открыл глаза, улыбнулся и сказал:

— Все ясно. Что сегодня на обед?

— Я еще не знаю. Вы больше не заснете?