Джек Лондон - Мятеж на «Эльсиноре»

– Что же тогда? – спросил я или, вернее, прокричал, потому что все слова из-за порывов ветра нам приходилось кричать друг другу прямо в ухо.

Он пожал плечами, и все в нем красноречиво шептало непроизнесенное, безошибочное слово «конец».

В восемь часов утра мы с Маргарет с трудом поднялись на ют. Неукротимый, железный старик все еще был там. Он не покидал палубы всю ночь. Но глаза его были совершенно ясны, и он, казалось, чувствовал себя великолепно. Он потирал руки, приветственно улыбался нам и предался воспоминаниям:

– В пятьдесят первом году, мисс Уэст, «Летучее облако» при том же самом галсе прошло за двадцать четыре часа триста семьдесят четыре мили под брамселями. Вот это было плавание! В этот день мы побили рекорд, опередив все парусные суда и все пароходы.

– А какая наша средняя скорость, мистер Пайк? – спросила мисс Уэст в то время, как глаза ее были устремлены на главную палубу, следя за тем, как беспрерывно то один, то другой борт погружался в океан, причем не успевала еще волна скатиться с одной стороны, как на другую уже набегала новая.

– Хорошее число тринадцать – тринадцать узлов с пяти часов вечера вчерашнего дня! – с торжествующим видом ответил мистер Пайк. – А в шквалы она делает и все шестнадцать, что для «Эльсиноры» вполне достаточно.

– А если бы меня спросили, я сняла бы большой парус, – сказала с критическим видом Маргарет.

– Да и я так же, я так же поступил бы, мисс Уэст, – ответил он. – Если бы только мы не потеряли шесть недель около Горна.

Она подняла глаза кверху, и взор ее стал перебегать от стеньги к стеньге, к стальным стеньгам и деревянным бом-брамселям, которые при каждом порыве ветра сгибались, точно лук в руках невидимого стрелка.

– Удивительно хорошее дерево! – заметила она.

– Вот это вы правильно сказали, – согласился мистер Пайк. – Я никогда не поверил бы, что они выдержат такой натиск. Нет, вы только взгляните на них, только взгляните!..

Команда осталась без завтрака. Трижды заливало камбуз, и люди на баке вынуждены были довольствоваться морскими сухарями и холодной соленой кониной. А позже, готовя завтрак нам, буфетчик два раза обварился прежде, чем ему удалось сварить нам кофе на керосинке.

Днем мы увидели впереди небольшое судно, идущее в том же направлении, что и мы, под нижними марселями и одним верхним марселем. Его единственным румбом была фок-мачта.

– Возмутительный вид! Как только этот шкипер продвигается вперед! – заворчал мистер Пайк. – Не мешало бы ему быть благоразумнее и вспомнить Бога, владельцев судна, страховщиков и министерство торговли.

Наша скорость была невероятна, мы почти мгновенно догнали незнакомое судно и опередили его. Мистер Пайк походил на мальчишку, только что вырвавшегося из школы. Он изменил наш курс так, что мы обогнали судно на сто миль. Судно производило очень хорошее впечатление, но, благодаря нашей скорости, казалось, что оно стоит на месте. Мистер Пайк вскочил на перила и оскорбил находящихся на корме судна, показав им конец веревки в знак того, что предлагает взять их на буксир.

Маргарет незаметно кивнула мне головой, указав на гнущиеся под ветром бом-брам-реи, но тут же была поймана на месте преступления старшим помощником, который закричал:

– Пусть потащат они то, чего не в состоянии везти!

Через час я поймал Тома Спинка, только что освободившегося от штурвала и совсем слабого от усталости.

– Ну, а что вы теперь думаете о плотнике и его мешке с заговоренными ветрами? – спросил я.

– Да разрази меня Бог! – последовал ответ. – Он, должно быть, и помощника заговорил.

К пяти часам пополудни мы сделали триста четырнадцать миль, начиная с пяти часов вчерашнего дня, что составило на две мили больше средней скорости в тринадцать узлов за последние двадцать четыре часа.

– А теперь, мистер Патгёрст, возьмем капитана Броуна с маленького «Вампира», – мистер Пайк улыбнулся мне, потому что такое плавание привело его в хорошее настроение. – Он никогда до самой последней минуты не убирал парусов, точно ждал того, пока сорванные паруса не упадут ему на голову. А когда шквал доходил уже до последней степени ярости и мы шли с наполовину убавленными парусами, капитан Броун обычно отправлялся вздремнуть и говорил нам: «Позовите меня, когда успокоится ». Да, никогда не забуду той ночи, когда я разбудил его и сказал, что все на палубе поплыло, что две наши шлюпки снесло и разбило в щепки об угол каюты. «Очень хорошо, мистер Пайк, – говорит он, закрывая глаза и поворачиваясь на другой бок, чтобы снова заснуть. – Очень хорошо, мистер Пайк, идите наверх и посмотрите там». – «Есть, сэр», – говорю я. – «Кликните меня, когда брашпиль захочет идти в обратную сторону». Это было все, что он сказал, его подлинные слова, и через минуту, будь я проклят, он уже храпел.

Теперь полночь. Чуть ли не втиснувшись в койку, не имея возможности уснуть, я пишу эти строки, а обломки карандаша разлетаются во все стороны. И больше я не буду писать – клянусь! – до тех пор, пока шторм не прекратится или же пока мы не будем заброшены в царство теней.

Прошли дни, и я нарушил свою клятву: вот я снова пишу, а «Эльсинора», раскачиваемая во все стороны, по-прежнему несется по великолепному, мрачному, дымчатому морю. Но у меня имеются две причины для нарушения данного слова. Первая, менее значительная, причина заключается в том, что сегодня утром мы видели настоящий рассвет. Седина моря отразила синеву разных оттенков, а громады туч были розово залиты настоящими лучами солнца.

Вторая, главная причина заключается в том, что мы обогнули мыс Горн! Мы находимся в Тихом Океане к северу от пятидесятой параллели, на долготе 80°49’, причем Мыс Пиллар и Магелланов Пролив лежат уже юго-восточнее нас, а мы идем на северо-северо-запад. Мы обогнули мыс Горн! Глубокое значение этого может постигнуть лишь тот, кто в свое время пробивался мимо него с востока на запад. Пусть дует высоко, пусть дует совсем низко, теперь уже не может случиться ничего такого, что стало бы нам поперек дороги. Ни единого корабля на пятидесятой параллели северной широты не относило ветром назад. Начиная с этого момента нам предстоит уже спокойное плавание, и Сиэтл вдруг уже кажется совсем близким.

Вся наша корабельная компания, за исключением Маргарет, буквально ожила. Она спокойна и немного печальна, хотя ей не свойственно поддаваться горю. В ее здоровой житейской философии Бог неизменно на небесах. Сейчас она стала более покорной, и мягкой, и нежной. Она ждет от меня знаков внимания, проявления нежности. Несмотря на все, она – настоящая женщина. Она нуждается в поддержке сильного мужчины, и я льщу себя надеждой, что в настоящее время я – мужчина в десять раз сильнее, чем был в начале этого путешествия. Потому что сейчас, когда я послал к черту книги и начал гордиться собственной мужественностью человека, любящего женщину и любимого ею, я – в тысячу раз более человечный мужчина, чем когда бы то ни было.