Джек Лондон - Мятеж на «Эльсиноре»

И в то время, как шла эта работа, и повсюду натягивались и крепились реи, «Эльсинора», повернув нос на запад, неслась по воде, впервые за полтора месяца подгоняемая попутным ветром. Постепенно, между тем как снег продолжал падать, легкое дуновение ветра превратилось в мягкий бриз. Барометр упал до 28.80 и продолжал опускаться, и бриз все увеличивался. Том Спинк, проходя мимо меня на корму для того, чтобы нанести окончательный лоск на щеголевато натянутые бизань-мачты, бросил на меня торжествующий взгляд. Суеверие подтвердилось: события доказали его полную правоту. Попутный ветер появился почти одновременно с исчезновением плотника, упомянутые колдовские чары которого унесли вслед за ним за борт и его мешок с заговоренными ветрами.

Мистер Пайк шагал взад и вперед по палубе, от счастья даже не надевая перчаток. Он смеялся прерывистым смехом, сам себе улыбался, поглядывая на каждый парус в отдельности, бросая восхищенные взоры на корму, на седую снежную мглу, из которой дул столь долгожданный ветер. Он даже на минуту остановился около меня, желая поболтать о французских ресторанах в Сан-Франциско, и о том, как там достигли прекрасного калифорнийского способа приготовления дикой утки.

– Пропустите ее сквозь огонь, – напевал он, – вот, как следует ее готовить. Пропустите ее сквозь огонь. Горячая печь, шестнадцать минут… Мою я держу четырнадцать минут…

Около полудня снег перестал падать, и мы неслись вперед при свежем бризе. В три часа дня мы мчались под все усиливающимся, крепчавшим ветром – мчались уже по бешеному океану, в котором буйно вздымались, выгибались и разбивались огромные юго-восточные валы.

А большой улыбающийся олух, плотник-финн, был где-то там за кормой, в ледяной воде, и, может быть, еще заживо стал пищей для рыб и птиц.

На запад! Мы рвались через эти суживающиеся меридианы долготы у южного полюса нашей планеты, где одна миля считается за две. И мистер Пайк, глядя на свои гнущиеся брам-реи, клялся, что может снести все, что дорого ему, прежде чем он освободит хоть единый вершок парусины. Он сделал еще больше: поставил самый большой из имеющихся парусов и предлагал Богу или сатане попробовать сорвать его.

Он никак не мог спуститься вниз. При подобных благоприятных обстоятельствах он считал себя обязанным наблюдать за всем и теперь беспрерывно шагал по корме, освободив свои ноги от всех тех препятствий, которые мог чинить ему возраст. Мы с Маргарет были с ним в командной рубке, когда он прокричал «ура», увидев барометр, упавший до 28.55 и продолжавший падать.

Мы неслись всю ночь, черную как смоль. Команда была крайне напугана этим, и я тщетно старался найти среди двух утренних вахт Тома Спинка и расспросить его: не находит ли он, что плотник за кормой слишком широко раскрыл свой мешок с ветрами для того, чтобы выпустить все свои фокусы. Но я напрасно искал Тома Спинка. Впервые за все время плавания я заметил, насколько встревожен буфетчик.

– Слишком сильно, – сказал он мне, зловеще покачивая головой. – Слишком много парусов. Паруса скверные, порченые, все катится к черту… Постепенно и очень скоро все пойдет к черту. Вот увидите!

– Они толкуют о том, чтобы плыть на восток, – заявил мне мистер Пайк.

Мы в этот миг вцепились руками в перила кормы для того, чтобы не быть снесенными и не сломать себе шеи или же ребер.

– А мы пойдем на запад, и скажите это всякому, кто спросит вас об этом!

Это была ужасная, памятная ночь. Сон был совершенно немыслим – для меня, по крайней мере. Мы лишились также тепла. Что-то испортилось в нашей большой печи в кают-компании. Я думаю, что это произошло из-за нашей сумасшедшей скорости, из-за чего буфетчик был вынужден погасить огонь. Таким образом, мы испытываем те же неприятности, что и на баке, несмотря на то что сырость у нас еще не дает себя знать. В наших каютах зажгли керосиновые печки, но моя издавала такое зловоние, что я предпочел холод и погасил ее.

Плыть в крохотной портовой скорлупе, покрытой парусиной, – это наслаждение и возбуждение для тех, кто любит сильные ощущения. Но плыть, будучи к тому вынужденным, под всеми парусами на огромном судне вокруг мыса Горн – невероятно мучительно и ужасно. Великое Западное Течение, направляясь прямо в зубы восточному ветру, подняло такое страшное волнение, которое почти не поддается описанию. Двое матросов, сменяясь попарно каждые полчаса, работали у штурвала и, несмотря на холод, обливались потом значительно раньше, чем кончалась их получасовая смена.

Мистер Пайк принадлежит к древней породе людей. Его выносливость чудовищна. Вахта, снова вахта – все вахты он проводит на корме.

– Я вовсе не мечтал об этом, – сказал он мне в полночь, когда на нас неслись страшные порывы ветра и когда нам казалось, что наши легкие верхние реи и мачты, раздробленные в кусочки, унесутся вверх для того, чтобы тотчас же с треском свалиться на палубу. – Я полагал, что последнее плавание, которое еще может меня волновать, миновало. А вот оно и пожаловало. Вот оно и пожаловало!

– Господи! Господи! Я плавал третьим помощником на маленьком суденышке «Вампир» еще до того, как вы на свет Божий родились. Пятьдесят шесть человек при мачтах, и даже последний из них, Джек, – способный, настоящий моряк. Там были еще восемь юнг и боцманы, настоящие боцманы. Были и парусники, и плотники, и буфетчики, и пассажиры, теснившиеся на палубах. И нас – трое помощников – погонщиков и капитан Броун, «Маленькое Чудо Природы». Он и ста фунтов не весил, а как погонял нас – нас, троих помощников, которые научились у него, что значит погонять людей! С самого начала мы стали кувыркаться и опрокидываться. Первый же час выучки матросов погубил наши суставы. У меня суставы совсем раздроблены, я могу вам показать их. Не берусь вам описывать то, что там произошло. А ведь маленький «Вампир» был только на восемьсот тонн. «Эльсинора» свободно могла бы взять его на свою палубу. Но то был корабль, настоящий корабль, и тогда было время настоящих моряков…

Маргарет, если не считать того, что она вовсе не спит, не обращала внимания на нашу бешеную скорость, хотя мистер Меллер, со своей стороны, выражал некоторые опасения.

– Мистер Пайк сел на своего конька, – сообщил он мне по секрету. – Но это совершенно неправильно. Нельзя так гнать грузовое судно. Это вам не яхта, груженная балластом. Это тяжелое угольное судно. Я знаю, что такое гонка, но она подходит для судов, специально для того построенных. Наши мачты не выдержат этого. Говорю вам, мистер Патгёрст, откровенно, что это – преступление, это настоящее убийство – гнать «Эльсинору» с этим парусом. Вы сами можете увидеть его. Вон он там, самый большой парус. Если когда-нибудь, сэр, случится так, что он на две секунды удалится от штурвала и выйдет из ветра, то…