Джек Лондон - Мятеж на «Эльсиноре»

Когда я поднял ружье и взглянул на внезапно опустевшую главную палубу, то почувствовал прикосновение Вады к моему плечу. Я посмотрел на него. Он держал в руке дюжину маленьких, длинных, мягконосных бездымных патронов. Он хотел, чтобы я снова зарядил ружье. Тогда я откинул предохранитель, открыл магазин и опорожнил винтовку таким образом, что дал возможность новым патронам самим скользнуть на место.

– Принеси еще, – сказал я Ваде.

Едва он успел отправиться по моему поручению, как Билль Квигли, лежавший у моих ног, поддался в сторону. Я отскочил и – откровенно признаюсь! – закричал, закричал от ужаса и боли, когда почувствовал, как его лапы сжали мои лодыжки, а зубы вонзились в икру моей ноги.

Мистер Пайк меня спас. Первый помощник, казалось, совершенно не касался палубы. У меня создалось впечатление, будто бы он несся ко мне по воздуху, затем остановился возле меня и в тот же миг отпихнул одной из своих огромных ног Билля Квигли, который в следующий момент был уже за бортом. Это был чистый удар. Билль Квигли даже не задел перил.

Начал ли Мике Циприани, лежавший до того в грязи, ползти назад в поисках безопасного места, намеревался ли он причинить какой-либо вред Маргарет у штурвала, – на этот вопрос мы никогда не получим ответа, поскольку мистер Пайк не дал ему возможности реализовать свое намерение. С той же самой стремительностью, с какой мистер Пайк своими гигантскими прыжками пересек палубу, итальянец взлетел в воздух и отправился вслед за Биллем Квигли за борт.

Возвращаясь назад на корму, первый помощник ничего не упустил из виду. Даже караульный оставил свой пост на носу, и «Эльсинора», управляемая Маргарет, лениво, со скоростью двух узлов в час, скользила по спокойному морю. Мистер Пайк опасался выстрела из засады, и лишь после того, как в продолжение нескольких минут тщательно осмотрел все вокруг, он положил свой револьвер в боковой карман куртки и зарычал в сторону бака:

– Эй, вы, крысы, выходите! Покажите-ка ваши богопротивные морды. Я хочу поговорить с вами.

Гвидо Бомбини, жестикуляцией выражая мирные намерения и, очевидно, вытолкнутый Бертом Райном, появился первый. Когда выяснилось, что мистер Пайк больше не стреляет, начали показываться и остальные. Это продолжалось до тех пор, пока не собрались все, за исключением повара, двух парусников и второго помощника. Последними вышли Том Спинк, юнга Буквит и Герман Лункенгеймер, добродушный, но глуповатый немец. Эта тройка вышла лишь после того, как Берт Райн несколько раз повторил свои угрозы. Гвидо Бомбини как преданная собака увивался около того же Берта Райна.

– Довольно! Остановитесь там, где вы сейчас стоите, – приказал мистер Пайк, когда команда вплотную разместилась с правой и левой стороны люка номер третий.

Это была замечательная картина! Мятеж в открытом море! Эта фраза, которую я запомнил еще с детства, из Купера, сейчас снова воскресла в моей памяти. Мятеж в открытом море! В тысяча девятьсот тринадцатом году! И я был одной из его составных частей. Я явился белокурым разрушителем, чей жребий оказался общим с другими белокурыми знатными разрушителями. И я уже убил человека!

Мистер Пайк, старый и неукротимый, стоя на возвышенном месте, облокотившись на перила борта, пристально смотрел вниз, на мятежников, которые – готов биться об заклад – не имели себе подобных ни в едином из бывших доселе мятежей. Там стояли все три висельника, бывшие тюремные пташки, – все, что угодно, но только не моряки. Тем не менее они явно руководили этим, типично морским делом. К ним примкнул итальянский пес Гвидо Бомбини, и рядом – такой странно подобранный состав: Антон Соренсен, Ларс Якобсен, Фрэнк Фицджиббон и Ричард Гиллер, а также Артур Дикон, торговец белыми невольниками, Джон Хаки, бродяга из Сан-Франциско, мальтийский кокни и покушавшийся на самоубийство грек Тони.

Я заметил и трех оригиналов, которые все время держались в стороне. Теперь они подвинулись вперед, тесно прижавшись друг к другу, и остановились отдельно от других. Они, как всегда, казалось, дремали, что-то высматривая своими выцветшими глазами цвета топаза. Там был и фавн, глухой как пень, но всегда зорко за всем наблюдающий и пытающийся понять, что же происходит кругом. Да и Муллиган Джекобс и Энди Фэй держались бок о бок, со своей постоянной озлобленностью и нетерпением в глазах. И Дитман Олансен, с веселыми глазами, словно притянутый той же озлобленностью, стоял за ними, причем его голова торчала из-за их плеч. Дальше всех стоял Чарльз Дэвис, человек, которому по всем законам давно следовало умереть; его волоподобное лицо своей бледностью поразительно контрастировало с обветренными, загорелыми лицами остальных.

Я оглянулся на Маргарет, которая спокойно стояла у штурвала; она улыбнулась мне, и в ее глазах была любовь. Она тоже принадлежала к белокурым, но знатным разрушителям. Ее место – высокое место. У нее – наследственное право управления, командования и господства над тупоумными представителями низшей расы, над отбросами и сором человеческих низов.

– Где Сидней Вальтгэм? – зарычал мистер Пайк. – Я хочу его видеть. Вытащите его сюда, а после того все вы, остальные, мелкота, возвращайтесь к работе, или же… да смилуется над вами Господь!

Люди зашевелились, тревожно шаркая ногами по палубе.

– Сидней Вальтгэм! Вы мне нужны, выходите! – кричал мистер Пайк, через головы этих людей обращаясь к убийце капитана, под начальством которого он когда-то плавал.

Удивительный старый герой! Ему не приходило в голову, что он – уже не господин над этой чернью, которая собралась там, внизу, под ним. У него было лишь одно желание, одно страстное желание – сейчас же отомстить убийце своего бывшего капитана.

– Эй, старый чурбан! – проворчал Муллиган Джекобс.

– Заткнись, Муллиган! – приказал Берт Райн, на что тот ответил пристальным, ядовитым взглядом.

– О мой усердный помощник! – фыркнул мистер Пайк в сторону висельника. – Не беспокойся, я не забуду о тебе. А ты тем временем и немедленно раздобудь мне ту собаку!

Не признавая тем самым предводителя мятежников, он продолжал кричать:

– Вальтгэм, подлая собака! Выходи! Ну, подлая дворняга, пожалуй!

«Еще один сумасшедший! – пронеслось в моей голове. – Еще один сумасшедший раб своей идеи, который в жажде личной мести готов забыть о мятеже, о долге, верности своему судну…»

Но… Действительно ли он забыл об этом? Нет. Даже в тот момент, когда он забылся и выкрикивал то, чего жаждало его сердце – а жаждало оно лишь смерти второго помощника, – даже тогда часто бессознательно, механически его бдительный взор моряка наблюдал тягу парусов и блуждал с одного паруса на другой. Затем он опомнился и вернулся к исполнению своего долга.