Луи Жаколио - Берег черного дерева и слоновой кости. Корсар Ингольф. Грабители морей

— Послушай, Торнвальд, а кто такой наш Сборг?

— Хорошенько и сам не знаю. Он, как и ты, у нас недавно, но сам Пеггам ему безгранично доверяет. Лучшим доказательством служит то, что он назначил этого Красноглазого начальником нашей экспедиции. Ну и негодяй же этот Пеггам! Шестьдесят лет подряд он душит и грабит людей, а между тем в Англии пользуется безупречной репутацией честного человека.

— Как это странно!..

— Подожди немного, еще не такие странности увидишь. Только держи язык за зубами, если дорожишь своей шкурой. Мы находимся в руках общества, девиз которого: «Повинуйся и молчи». И, главное, помни, что «Грабители морей» никогда не прощают своих изменников.

— Ты пугаешь меня.

— Пока у нас нет оснований бояться. Свое дело мы сделали: ребята наши расставлены в указанных местах и снабжены провиантом на три дня. А, кроме того, мы проследили незнакомца, приехавшего в замок. Полагаю, что на этот раз мы угодим Сборгу.

Так разговаривая, приятели дошли до фиорда и пошли вдоль его извилистого берега.

На одном из поворотов они неожиданно увидели красивую яхту, за которой следовал большой корабль. С этого корабля только пять дней тому назад высадил их Красноглазый вместе с десятком других негодяев.

— Ба! Да ведь это «Ральф»! — изумился Торнвальд.

— Ну и молодец наш Сборг! На этот раз розольфсским миллионам не миновать его рук.

Когда Ингольф послал за Надодом, желая предупредить его о неожиданных изменениях, внесенных случаем в их планы, Красноглазый просил отложить разговор, ссылаясь на головную боль.

Такой ответ был как нельзя более кстати для Ингольфа, так как давал ему время свободно обдумать создавшееся положение.

В свою очередь, и Надоду предстояло разрешить немаловажные вопросы.

Узнав о том, что их спасители были сыновьями его злейшего врага, он с тревогой спрашивал себя: согласится ли Ингольф дальше помогать ему, если узнает всю правду? Ему пришла в голову мысль устранить Ингольфа и взять в свои руки руководство экспедицией. Но он знал, что ни один из матросов «Ральфа» не пойдет против своего капитана.

Если бы в распоряжении бандита было больше времени, он попробовал бы привлечь на свою сторону команду подкупами и обещаниями. Но времени не было.

С другой стороны, узнай Ингольф о его происках, он не преминет застрелить своего сообщника как бешеную собаку.

Тогда Красноглазый решил предоставить событиям идти своим чередом.

Но прежде чем перейти к дальнейшему рассказу, не лишним будет раскрыть ту тайну, которая связывала Ингольфа с Красноглазым.

В последнем читатель, вероятно, уже узнал бывшего розольфсского крепостного Нада.

Со времени своего бегства из замка Над вел такую жизнь, которая очень скоро довела его до тюрьмы.

По выходе из Эльсингорсксго острога Надод сделался грозой всего Стокгольма.

Но благодаря предательству одного из своих сподвижников он был скоро пойман и приговорен к каторжным работам.

Когда его привели на эшафот и палач собрался приложить к его плечу раскаленное клеймо, он вырвался, и понадобился целый взвод солдат, чтобы его укротить.

Свыше двадцати побегов из острогов и тюрем насчитывал Надод в своем прошлом.

Никакие чрезвычайные меры предосторожности не могли его удержать, и только исключительная наружность помогала его ловить. Но все-таки он каждый раз совершенно непостижимым образом исчезал снова.

Сначала он занимался только грабежами и воровством. Но после своего двадцать первого побега он дал слово отомстить своим судьям.

В одно прекрасное утро все пять разбиравших его дело и вынесших ему каторжный приговор судей были найдены зарезанными в своих постелях.

Это происшествие взволновало общественное мнение. Была поставлена на ноги полиция всех государств Европы.

Надода поймали и приговорили к смерти.

Казалось, на этот раз бегство было невозможно. Но Надод не терял надежды.

Притворившись больным, он целый месяц пролежал, не двигая правой рукой и правой ногой и скривив ужасным образом правую часть лица. Тюремный врач легко поддался обману и констатировал паралич правой половины тела, заявив при этом, что больному остается недолго жить.

В тот день, в который состоялся побег, преступнику стало, по-видимому, гораздо хуже, и тюремное начальство пригласило к нему пастора.

Пришедший пастор попросил, чтобы их оставили наедине.

При виде его Надод еле внятно прошептал:

— Зачем вы смущаете последние минуты моей жизни?

— Раскайся, сын мой, — ласково обратился к нему пастор, — и подумай о том, кто смертью своей искупил наши грехи.

— Убирайтесь вы к черту с вашими грехами! — нашел в себе силы выговорить умирающий.

— Искреннее раскаяние искупает всякий грех, — продолжал увещевать пастор.

— Уберешься ли ты, наконец, отсюда?! — прохрипел закоренелый негодяй, начиная выходить из себя.

— По легче, На душка, по легче! — заговорил, вдруг меняя тон, странный пастор. — Здесь нет шпионов.

— Кто ты такой? — воскликнул преступник.

— Какое тебе дело? Меня послали, чтобы спасти тебя…

— А что, если ты шпион?

— Глупец! Если ты считаешь меня шпионом, зачем же ты шевелишь правой рукой, которая у тебя поражена параличом?

Надод смущенно молчал.

— Скажи, — продолжал пастор, — хочешь ты иметь власть приказывать и быть начальником людей, которые по одному твоему слову пойдут в огонь и воду?

— О, с такими людьми я переверну весь мир!

— Вот, возьми, — сказал ложный пастор, вынимая из-под рясы сверток. — Здесь все необходимое для побега. «Грабителям» нужны люди твоего закала. Как только ты освободишься, приезжай в Чичестер и спроси нотариуса Пеггама. Условным паролем будут служить слова: «Я тот, кого ждут».

И быстро засунув под постель сверток, пастор проговорил смиренно:

— Да будет с тобой мир, сын мой!

Надод слегка повернул голову и понял: дверь в это время отворилась, и посетителю снова пришлось играть роль пастора.

— Ночи не проживет, — сокрушенно прошептал мнимый пастор, выходя из камеры.

По старым тюремным правилам, освещать камеры полагалось только с семи и до десяти часов вечера. Вот это-то обстоятельство и было на руку Надоду.

Воспользовавшись минутой, когда оба сторожа, из которых один неотлучно дежурил в его камере, а другой — перед ней, вышли куда-то, он развернул принесенный ему сверток. В нем оказались костюм сестры милосердия и бритва.

Первой мыслью Надода было перерезать горло своим сторожам и, переодевшись, бежать. Но он вовремя вспомнил, что ему придется проходить через гауптвахту, где его одного, конечно, не пропустили бы.